Волков Олег Васильевич

Годы жизни: 1900-1996

Место рожд.: г. Санкт-Петербург

Образование:

Годы ссылки: 1950-1955

Обвинение и приговор: Арестован в пятый раз в 1950 г., приговор - ссылка в Красноярский край

Род деятельности писатель.

Места ссылки Курагино.

Волков Олег Васильевич Биография

Волков Олег Васильевич – прозаик, публицист, переводчик. Родился 9 (21) января 1900 года в Санкт-Петербурге в дворянской семье. Отец Волкова был членом правления Крестьянского банка, работал директором правления Русско-Балтийского завода. Мать происходила из рода известных мореплавателей Лазаревых. Семья Волковых была состоятельной и многодетной – пятеро сыновей и две дочери. Особенно близок Олег был с братом-близнецом Всеволодом, впоследствии погибшим в годы Великой Отечественной войны. Глава семьи «более всего ценил непопранное человеческое достоинство, право свободно мыслить». Олег Васильевич вспоминал, что в семье «придавалось исключительное значение манерам и воспитанности, культивировалось достаточно рационалистическое понимание назначения человека и его долга. В общем, были в почете внешняя и внутренняя порядочность, прилежание, трезвая подготовка себя к жизни, в которой человек сам кузнец своей судьбы» («Погружение во тьму). Отец был в хороших отношениях со многими крестьянами, уважал их, и они ему доверяли. Он поощрял приобретение сыновьями навыков крестьянских работ, приобщал их к миру природы, который хорошо знал. Охотничье дело подростки-близнецы Олег и Всеволод осваивали с десятилетнего возраста под руководством егеря Никиты. Егерская наука очень пригодилась Олегу Васильевичу в дальнейшей жизни. Он до преклонных лет был страстным и умелым охотником, а в енисейской ссылке охота и пушной промысел стали для него основным источником существования. Образ егеря Никиты, под чьей опекой братья приобщались к охоте, впоследствии был запечатлен в автобиографической повести О.В. Волкова «В тихом краю» и в других произведениях. В 1908 году Олег Волков поступил в Тенишевское училище в Петербурге, которое окончил в 1917. Полученное образование включало отличное знание трех иностранных языков, благодаря чему Олег был принят на факультет восточных языков Петербургского университета. Но учиться помешали события 1917 года. Революцию Волковы не приняли. Однако отцу расставание с Россией даже в условиях революционного переворота представлялось невозможным. Семья уехала из Петербурга в Пудышево. В том же 1917 году Олег Волков поступил в Тверское кавалерийское юнкерское училище, но здесь ему удалось проучиться менее полугода. Начальник училища генерал-майор Дмитрий Алексеевич Кучин распустил курсантов по домам из-за угрозы поголовного расстрела. Олег вернулся в отцовское имение. При дележе земли крестьяне настояли, чтобы надел дали и бывшему барину. Они и в дальнейшем были верны старым добрым отношениям, помогая семье Волковых, оставшейся без средств к существованию. Какое-то время Волковы существовали в составе артели, состоявшей из членов семьи, нескольких друзей и оставшихся в усадьбе рабочих. Однако вскоре отец, узнав о готовящемся аресте, был вынужден покинуть родные места и семью. Василий Александрович уехал в Петроград, став вскоре заместителем начальника Волховстроя, а в феврале 1919 года скоропостижно скончался от сердечного приступа. Зимой 1918 года в Торжке был сформирован большой конный отряд. В составе этого отряда юнкер Волков вместе со старшим сыном генерала Кучина отправился на Дон, а затем на Кубань. Летом, вырвавшись из окружения, тверской отряд устремился в Екатеринбург, надеясь оказать помощь царской семье, но Ипатьевский дом они застали уже опустевшим. После возвращения с Урала Олег Волков предпринял неудачную попытку пробраться к Врангелю и был вынужден возвратиться в Пудышево к семье. В этот период жизни в Новоторжском уезде Олег заведовал казенной мельницей, занимался земледелием. Однако его предали суду по обвинению в сокрытии злоупотреблений местного комиссара, якобы известных ему, и дали год условно. Оставаться в деревне стало небезопасно. В 1923 году О.В. Волков приехал в Москву. Поступить в университет оказалось невозможным из-за дворянского происхождения. Он работал переводчиком в Нансеновской миссии, у корреспондента Ассошиэйтед Пресс, в греческом посольстве. В феврале 1928 года Волков впервые был арестован и после отказа стать осведомителем отправлен в лагерь на Соловецких островах по обвинению в контрреволюционной агитации. В течение почти двадцати восьми лет тюрьмы и лагеря сменялись кратковременными ссылками и высылками: Бутырская тюрьма, пересыльный пункт в Кеми, Соловецкий лагерь особого назначения, ссылка в Тульскую область, снова Соловецкий лагерь, ссылка в Архангельск, этап в Котлас, лагерь в Ухте, Красноярская тюрьма, ссылка в Ярцево на Енисее… Последний раз он был арестован и приговорен к десяти годам ссылки в Красноярский край в 1950 году. В апреле 1955 Олега Волкова освободили и полностью реабилитировали «за отсутствием состава преступления». Заниматься литературной деятельностью Олег Васильевич начал еще в ссылках и кратковременных промежутках между арестами. Он выкраивал время для занятий литературой: делал переводы, писал очерки и статьи и отсылал их в редакции через подставных лиц. Сначала это были переводы для издательства иностранной литературы. Затем в журналах стали появляться заметки об охоте. В 1951 году отдельным изданием была опубликована повесть «Молодые охотники». Однако и из всех публикаций изымались любые упоминания об истинных обстоятельствах жизни автора. Окончательно вернувшись в Москву в середине 1950-х гг., Волков писал для издательств и журналов рецензии и занимался переводами трудов А. Боннара, Э. Эррио, Ж. Ренуара, О. Бальзака, Э. Золя. Первая авторская книга «Последний мелкотравчатый» и другие записи старого охотника» вышла в свет в 1957 году. А потом было еще более 10 книг повестей и рассказов, очерков и статей. В год выхода первой книги (1957) О.В. Волков был принят в Союз писателей СССР. Как публицист он известен своими очерками о природе России. «Всё мое прошлое подготовило меня к вступлению в ряды защитников природы: юность, связанная с деревней, охота и – крепче всего – годы, научившие видеть в окружающем мире живой природы утешение и прибежище, нечто, не причастное человеческой скверне», – писал Волков. Одну из первых его статей в «Литературной газете» о молевом лесосплаве, «бревноходе» на Енисее – горячо одобрил И.С. Соколов-Микитов, отметив языковое мастерство автора статьи, благородство и важность задачи спасения родной природы. В 1976 году вышел сборник очерков «Чур, заповедано!» о российских заповедниках, в 1985 – книга «Каждый камень в ней живой. Из истории московских улиц». Итогом публицистической деятельности стала книга «Все в ответе» (1986). В конце 1970-х гг. О.В. Волков начал писать свою главную книгу – «Погружение во тьму». Это воспоминания и свидетельства человека, прошедшего тюрьмы, лагеря, ссылки. «Становилось невыносимым таить про себя свидетельства уничтожения русского крестьянства, молчать о гибели бессчетных и невинных жертв», – сказал сам писатель о причинах работы над романом. В своих воспоминаниях он видел «в первую очередь выполнение долга перед памятью бесчисленных тысяч замученных русских людей, никогда не возвратившихся из лагерей…». Это книга о страданиях человека и возможности выносить эти страдания, сохраняя человеческое достоинство там, где, казалось бы, это невозможно. Роман «Погружение во тьму» принес автору мировую известность. Впервые он был опубликован издательством «Советский писатель» и неоднократно переиздавался другими издательствами. Среди работ по острейшим вопросам национального наследия – очерк «Удивительный Николай Львов» (написан в 1980-1987 гг.), посвященный автором своему замечательному земляку. На склоне лет писатель получил заслуженное признание. Он стал одним из первых лауреатов Государственной премии России, правительство Франции наградило его высшим орденом для деятелей искусств, в Германии роман «Погружение во тьму» был отмечен Пушкинской премией фонда Альфреда Тепфера. В последние годы жизни О.В. Волков работал над подготовкой к изданию собрания своих произведений. Умер Олег Васильевич Волков 10 ноября 1996 года в Москве.

Погружение во тьму Несколько вводных штрихов (вместо предисловия) …Голые выбеленные, стены. Голый квадрат окна. Глухая дверь, с глазком. С высокого потолка свисает яркая, никогда не гаснущая лампочка, В ее слепящем свете камера особенно пуста и стерильна; все жестко и четко. Даже складки одеяла на плоской постели словно одеревенели. Этот свет - наваждение. Источник неосознанного беспокойства. От него нельзя отгородиться, отвлечься. Ходишь ли маятником с поворотами через пять шагов или, закружившись, сядешь на табурет, - глаза, уставшие от знакомых потеков краски на параше, трещинок штукатурки, щелей между половицами, от пересчитанных сто раз головок болтов в двери, помимо воли обращаются кверху, чтобы тут же, ослепленными, метнуться по углам. И даже после вечерней поверки, когда разрешается лежать и погружаешься в томительное ночное забытье, сквозь проносящиеся полувоспоминания-полугрезы ощущаешь себя в камере, не освобождаешься от гнетущей невозможности уйти, избавиться от этого бьющего в глаза света. Бездушного, неотвязного, проникающего всюду. Наполняющего бесконечной усталостью… Эта оголенность предметов под постоянным сильным освещением рождает обостренные представления. Рассудок отбрасывает прочь затеняющие, смягчающие покровы, и на короткие мгновения прозреваешь всё вокруг и свою судьбу безнадежно трезвыми очами. Это - как луч прожектора, каким пограничники вдруг вырвут из мрака темные береговые камни или вдавшуюся в море песчаную косу с обсевшими ее серокрылыми, захваченными врасплох морскими птицами. Я помню, что именно в этой одиночке Архангельской тюрьмы, где меня продержали около года, в один из бесконечных часов бдения при неотступно сторожившей лампочке, стершей грани между днем и ночью, мне особенно беспощадно и обнаженно открылось, как велика и грозна окружающая нас «пылающая бездна…» Как неодолимы силы затопившего мир зла! И все попытки отгородиться от него заслонами веры и мифов о божественном начале жизни показались жалкими, несостоятельными. Мысль, подобная беспощадному лучу, пробежала по картинам прожитых лет, наполненных воспоминаниями о жестоких гонениях и расправах. Нет, нет! Невозможен был бы такой их невозбранный разгул, такое выставление на позор и осмеяние нравственных основ жизни, руководи миром верховная благая сила. Каленым железом выжигаются из обихода понятия любви, сострадания, милосердия - а небеса не разверзлись… * * * В середине тридцатых годов, во время генеральных репетиций кровавых мистерий тридцать седьмого, я успел пройти через круги двух следствий и последующих отсидок в Соловецком лагере. Теперь, находясь на пороге третьего срока, я всем существом, кожей ощущал полную безнаказанность насилия. И если до этого внезапного озарения - или помрачения? - обрубившего крылья надежде, я со страстью, усиленной гонениями, прибегал к тайной утешной молитве, упрямо держался за веру отцов и бывал жертвенно настроен, то после него мне сделалось невозможным даже заставить себя перекреститься… И уже отторженными от меня вспоминались тайные службы, совершавшиеся в Соловецком лагере погибшим позже священником. То был период, когда духовных лиц обряжали в лагерные бушлаты, насильно стригли и брили. За отправление любых треб их расстреливали. Для мирян, прибегнувших к помощи религии, введено было удлинение срока - пятилетний «довесок». И все же отец Иоанн, уже не прежний благообразный священник в рясе и с бородкой, а сутулый, немощный и униженный арестант в грязном, залатанном обмундировании, с безобразно укороченными волосами - его стригли и брили связанным, - изредка ухитрялся выбраться за зону: кто-то добывал ему пропуск через ворота монастырской ограды. И уходил в лес. Там, на небольшой полянке, укрытой молодыми соснами, собиралась кучка верующих. Приносились хранившиеся с великой опаской у надежных и бесстрашных людей антиминс и потребная для службы утварь. Отец Иоанн надевал епитрахиль и фелонь, мятую и вытертую, и начинал вполголоса. Возгласил и тихое пение нашего робкого хора уносились к пустому северному небу; их поглощала обступившая мшарину чаща… Страшно было попасть в засаду, мерещились выскакивающие из-за деревьев вохровцы - и мы стремились уйти всеми помыслами к горним заступникам. И, бывало, удавалось отрешиться от гнетущих забот. Тогда сердце полнилось благостным миром и в каждом человеке прозревался «брат во Христе». Отрадные, просветленные минуты! В любви и вере виделось оружие против раздирающей людей ненависти. И воскресали знакомые с детства легенды о первых веках христианства. Чудилась некая связь между этой вот горсткой затравленных, с верой и надеждой внимающих каждому слову отца Иоанна зэков и святыми и мучениками, порожденными гонениями. Может, и две тысячи лет назад апостолы, таким же слабым и простуженным голосом вселяли мужество и надежду в обреченных, напуганных ропотом толпы на скамьях цирка и ревом хищников в вивариях, каким сейчас так просто и душевно напутствует нас, подходящих к кресту, этот гонимый русский попик. Скромный, безвестный и великий… Мы расходились по одному, чтобы не привлечь внимания. Трехъярусные нары под гулкими сводами разоренного собора, забитые разношерстным людом, меченным страхом, готовым на все, чтобы выжить, со своими распрями, лютостью, руганью и убожеством, очень скоро поглощали видение обращенной в храм болотистой поляны, чистое, как сказание о православных святителях. Но о них не забывалось… Ведь не обмирщившаяся церковь одолевала зло, а простые слова любви и прощения, евангельские заветы, отвечавшие, казалось, извечной тяге людей к добру и справедливости. Если и оспаривалось в разные времена право церкви на власть в мире и преследование инакомыслия, то никакие государственные установления, социальные реформы и теории никогда не посягали на изначальные христианские добродетели. Религия и духовенство отменялись и распинались - евангельские истины оставались неколебимыми. Вот почему так ошеломляли и пугали открыто провозглашенные принципы пролетарской «морали», отвергавшие безотносительные понятия любви и добра. Над просторами России с ее церквами и колокольнями, из века в век напоминавшими сиянием крестов и голосами колоколов о высоких духовных истинах, звавшими «воздеть очи горе» и думать о душе, о добрых делах, будившими в самых заскорузлых сердцах голос совести, свирепо и беспощадно разыгрывались ветры, разносившие семена жестокости, отвращавшие от духовных исканий и требовавшие отречения от христианской морали, от отцов своих и традиций. Проповедовались классовая ненависть и непреклонность. Поощрялись донос и предательство. Высмеивались «добренькие». Были поставлены вне закона терпимость к чужим мнениям, человеческое сочувствие и мягкосердечие. Началось погружение в пучину бездуховности, подтачивание и разрушение нравственных устоев общества. Их должны были заменить нормы и законы классовой борьбы, открывшие путь человеконенавистническим теориям, породившим фашизм, плевелы зоологического национализма, расистские лозунги, залившие кровью страницы истории XX века. Как немного понадобилось лет, чтобы искоренить в людях привычку или потребность взглядывать на небо, истребить или убрать с дороги правдоискателей, чтобы обратить Россию в духовную пустыню! Крепчайший новый порядок основался прочно - на страхе и демагогических лозунгах, на реальных привилегиях и благах для восторжествовавших и янычар. Поэты и писатели, музыканты, художники, академики требовали смертной казни для людей, названных властью «врагами народа». Им вторили послушные хоры общих собраний. И неслось по стране: «Распни его, распни!» Потому что каждый должен был стать соучастником расправы или ее жертвой. Совесть и представление о грехе и греховности сделались отжившими понятиями. Нормы морали заменили милиционеры. Стали жить под заманивающими лживыми вывесками. И привыкли к ним. Даже полюбили. Настолько, что смутьянами и врагами почитаются те, кто, стремясь к истине, взывает к сердцу и разуму, смущая тем придавивший страну стойловый покой. И когда я в середине пятидесятых годов - почти через тридцать лет! - вернулся из заключения, оказалось, люди уже забыли, что можно жить иначе,что они «гомо сапиенс» - человек рассуждающий…

1. Волков, О. В. «Последний мелкотравчатый» и другие записки старого охотника / О. В Волков. – М. : Сов. писатель, 1957. – 192 с. 2. Волков, О. В. Родина моя Россия : рассказы и очерки / О.В. Волков; худож. А. Голицын. – М. : Сов. писатель, 1970. – 464 с. : ил. 3. Волков, О. В. Енисейские пейзажи : очерки и рассказы / О. В. Волков; худож. А. Голицын. – М. : Современник, 1974. – 352 с. 4. Волков, О. В. Тут граду быть… : ист. Очерки / О. В. Волков. – М. : Моск. рабочий, 1974. – 184 с. : ил. 5. Волков, О. В. Чур, заповедано! / О. В. Волков – М. : Сов. Россия. 1976. – 400 с. : ил. – (По земле российской). 6. Волков, О. В. В конце тропы : повесть, рассказы, очерки / О. В. Волков; худож. А. Голицын. – М.: Современник, 1978. – 351 с. : ил. – (Новинки «Современника»). 7. Волков, О. В. Каждый камень в ней живой. Из истории московских улиц / О. В. Волков. – 2-е изд. – М. : Современник, 1986. – 252 с. : ил. 8. Волков, О. В. Все в ответе : публицистика / О. В. Волков; худож. В. Фатехов. – М. : Сов. писатель, 1986. – 445 с. : ил. 9. Волков, О. В. Избранное : повести, рассказы, воспоминания, эссе / О. В. Волков; вступ. ст. М. Кораллова. – М.: Худож. лит., 1987. – 591 с. : портр. 10. Волков, О. В. Век надежд и крушений : сб. / О. В. Волков ; худож. А. Голицын. – М. : Сов. писатель, 1990. – 731 с. : ил. 11. Волков, О. В. Погружение во тьму: из пережитого / О. В. Волков. – М.: Сов. Россия, 1992. – 431 с. – (Крестный путь России). 12. Волков, О. В. Сочинения в 3 т. Т. 1: Два стольных града : очерки / О.В. Волков; сост. М.С. Волкова, Л.В. Гладкова; предисл. Г.П. Калюжного. – М. : Энцикл. рос. деревень, 1994. – 639 с.

О жизни и творчестве О.В. Волкова

1. Олег Волков : [автобиография] Писатели России: автобиографии современников. – М., 1998. – С. 109-115. 2. Калюжный, Г. П. Самостояние великоросса : [об О.В. Волкове] / Г. П. Калюжный Два стольных града. – М., 1994. – С. 3-25. 3. Козлова, О. И. Волков Олег Васильевич / О. И. Козлова Русские писатели. ХХ век : биобиблиогр. слов. в 2 ч. – М., 1998. – Ч. 1. – С. 307-309. 4. Чернышев, В. Б. Волков Олег Васильевич / В. Б. Чернышев Русские писатели 20 века : биогр. слов. – М., 2000. – С. 160-161.