Раевский Николай Алексеевич

Годы жизни: 1894-1989

Место рожд.: г. Вытегра Олонецкой губ. Вологодской обл.

Образование: Петербургский государственный ун-т. Фак-т Карлова университета

Годы ссылки: 1945-1960 Обвинение иприговор: Арестован 13.05.1945 г. (по ст. 58-4), приговор - 5 лет ИТЛ и 3 года поражения в правах.

Род деятельности писатель.

Места ссылки Минусинск.

Раевский Николай Алексеевич— русский писатель, учёный-биолог. Автор книг об Александре Пушкине и его окружении: «Если заговорят портреты», «Портреты заговорили», «Друг Пушкина П. В. Нащокин». Родился 30 июня (12 июля) 1894 года в уездном городке Вытегре Олонецкой губернии (ныне Вологодской области) в семье судебного следователя. По отцовской линии будущий писатель принадлежал к одному из старинных дворянских родов Раевских. Его дед был известным петербургским юристом, прадед Николай Раевский— протоиереем, настоятелем кафедрального собора в Санкт-Петербурге. Мать происходила из олонецкой ветви дворянского рода Пресняковых (народоволец Андрей Пресняков, казнённый в 1880 году, был её двоюродным братом). Из-за частых разъездов отца по служебным делам воспитанием детей в основном занималась мать— Зинаида Герасимовна. Через два года после рождения Николая семья переехала по новому месту назначения отца— на железнодорожную станцию Малая Вишера (недалеко от Петербурга). В 1899 году пятилетнего Николая привезли из Малой Вишеры на побывку к бабушке и дедушке. Через много лет Николай Алексеевич воспроизвёл слова жившей там прабабушки Софии, обращённые к нему: «Вот, Колечка, когда ты подрастешь, то вспомни, что я рассказываю тебе сейчас. Когда мне было 16 лет, на одном балу я видела Александра Сергеевича Пушкина, а моим учителем в Патриотическом институте благородных девиц был Николай Васильевич Гоголь. Когда подрастешь, узнаешь, кто были эти великие люди». В 1902 году Раевские переехали в Подольскую губернию. Николай учился в гимназии в Каменце-Подольском. Там он увлёкся энтомологией. Закончив в 1913 году Каменец-Подольскую гимназию с золотой медалью, Раевский стал студентом естественного отделения физико-математического факультета Петербургского университета.

Начавшаяся Первая мировая война повлекла Раевского к себе: он добровольно оставил университет и поступил в Михайловское артиллерийское училище. Подпоручик Раевский получил боевое крещение во время Брусиловского прорыва. В Карпатах поручик Раевский мечтал добыть георгиевское оружие. Когда в 1918 году Раевскому довелось встать в ряды Белой гвардии, он был уже опытным офицером, убежденным противником советской власти. В 1920 году капитан Раевский с остатками разбитой армии Врангеля покинул Родину. Жил в Греции, Болгарии, потом на долгие годы осел в Чехословакии. В Праге Раевский в 1924 году начал учёбу на естественном факультете Карлова университета. Одновременно он поступил во Французский институт имени Эрнеста Дени (тоже в Праге), чтобы усовершенствоваться в знании французского языка и впоследствии попытаться устроиться на службу в качестве энтомолога в одну из французских африканских колоний. В 1927 году выпускника Французского института Николая Раевского за конкурсное сочинение о французском классицизме наградили месячной командировкой в Париж. А в 1930 году Раевский получил в Карловом университете диплом доктора естественных наук и одновременно предложение напечатать свою студенческую диссертацию в «Трудах» Чехословацкой академии наук и искусств.

В 1941 году Раевский два с половиной месяца сидел в гестапо. Его выпустили под подписку о невыезде, посчитав старого русского офицера безвредным. 31 декабря 1943 года Раевский записал в дневнике: «Хотел бы конца войны, как и все, но боюсь, боюсь большевизма— не за собственную шкуру только, за немногих дорогих мне людей, за все, что есть хорошего в европейской культуре, за право жить не по указке духовного хама… Для себя же лично— пережить две недели после конца войны. Кто-то сказал, что это будут самые страшные две недели». 13 мая 1945 года Раевский был арестован советскими властями. Его по статье 58-4 «б» «за связь с мировой буржуазией» приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей и трём годам поражения в правах. Пунктом отбывания наказания был определён Минусинск. В январе 1960 года Николай Раевский после одиннадцати лет, проведенных в Минусинске, переехал в Алма-Ату, получив работу переводчика в Республиканском институте клинической и экспериментальной хирургии. Работал в институте до 82-х лет. Составлял библиографию работ по щитовидной железе на восьми иностранных языках, выполнял переводы статей по разным разделам хирургии, участвовал в создании музея по истории хирургии Казахстана. Писатель скончался в Алма-Ате в декабре 1988 года на 95-м году жизни. После смерти Раевского заместитель председателя правления Советского фонда культуры Олег Карпухин написал в журнале «Наше наследие»: «Чем глубже я вникал в эту долгую и удивительную жизнь, тем больше печалился тому, что нет книги об этой жизни. Более того, нет даже сколько-нибудь обстоятельного очерка. В судьбе этой, между тем, есть всё, чтобы на её основе воссоздать, без преувеличения, историю двадцатого века со всем блеском, трагедиями, величием, потерями и обретениями». О Раевском снят фильм «Письма с кометой».

Г.М.Широкова, Е.И.Полянская 

Биолог, артиллерист, писатель 110 лет со дня рождения Н.А.РАЕВСКОГО (1894-1988)

 
 Памяти Н.Р.Раевского, бывшего студента нашего университета, ушедшего добровольцем на I мировую войну, человека удивительной судьбы и замечательного писателя, посвящается предлагаемая вниманию читателей статья. 
 Николай Алексеевич Раевский известен как писатель-пушкинист и как автор очень популярной в свое время книги "Портреты заговорили". Книга была интеллектуальным бестселлером последнего советского двадцатилетия, общий тираж книги за тот период достиг полутора миллионов, но читательский спрос так и не был удовлетворен. 
 Зная книги Раевского ( "Портреты заговорили", "Друг Пушкина Нащокин" и др.), читатель практически ничего не знал о писателе, избранную пушкиниану которого доставали в обмен на макулатуру. Огромные тиражи его книг издавались без сведений об авторе. 
 Писатель скончался в Алма-Ате в декабре 1988 г. на 95-м году жизни. Его памяти была посвящена статья в журнале "Наше наследие", издаваемом тогда еще советским Фондом культуры. 
 Статья О.Карпухина называлась "Три слова на памятнике", и по свидетельству ее автора, алма-атинского литератора и первого биографа Раевского, три слова, которые хотел бы писатель поместить на своем надгробном камне, это -- "Артиллерист, биолог, писатель". 
 Нам неизвестно, выполнено ли пожелание писателя,и хотелось бы почтить память бывшего студента-биолога нашего университета Н.А.Раевского на страницах университетского журнала. 
 Отдавая дань его памяти, в нижеследующих биографических заметках ключевым будет именно это слово из символической эпитафии -- биолог. Эта профессия помогла доктору естественных наук Н.А.Раевскому выжить в сибирской ссылке и в конечном счете состояться как писателю. Энтомологические увлечения стали началом знакомства Н.А.Раевского с В.В.Набоковым в начале 30-х годов в Праге, и в дальнейшем их переписка продолжалась до ухода Набокова из жизни. 
 Николай Алексеевич Раевский родился 30 июня (12 июля) 1884 года в городе Вытегра Олонецкой губернии (ныне Вологодской области), где служил судебным следователем его отец. По отцовской линии принадлежал к одному из старинных дворянских родов Раевских -- дед был известным петербургским юристом, прадед, тоже Николай, -- протоиерей, настоятель Петербургского кафедрального собора. Мать -- из олонецкой ветви дворянского рода Пресняковых (народоволец А.К.Пресняков, казненный в 1880 г., был ее двоюродным братом). 
 Через два года после рождения Николая семья переехала по новому назначению отца -- на железнодорожную станцию Малая Вишера (недалеко от Петербурга), а в 1902 году -- в Подольскую губернию. 
 В 1913 году Николай окончил с золотой медалью гимназию в Каменец-Подольске, и в том же году поступил на естественное отделение физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета. 
 Выбор был не случаен (и определялся не только семейной преемственностью -- брат отца окончил это отделение, а отец -- юридический факультет). Интерес к естественным наукам, по словам Николая, проявился у него с ранних детских лет, уже тогда он начал читать сначала серьезные, а потом и очень серьезные книги по естествознанию, а в 14 лет уже основательно проштудировал книгу Дарвина "О происхождении видов путем естественного отбора". Составлял весьма профессионально коллекции насекомых, отдавая предпочтение бабочкам. 
 Поступив в университет, свою цель Н.Раевский определил так -- "стать ученым биологом-путешественником". В мечтах он уже устремлялся к островам Тихого океана и Бразилии, а в действительности -- с увлечением и с полной отдачей постигал избранное направление зоологии -- лепидоптерологию (науку о бабочках). После университетских занятий он почти ежедневно работает в энтомологических фондах Зоологического музея Академии наук, где под руководством известного ученого Н.Я.Кузнецова (о нем есть статья в БСЭ) определяет привезенные из Подолии коллекции. Материалы этих исследований были опубликованы Раевским в статье "К фауне Macrolepidoptera Подолии" (неясно из имеющихся материалов -- это 1913 или 1914 год, в каком издании, один или в соавторстве с Кузнецовым). 
 В первое же каникулярное лето студент Раевский отправляется в экспедицию по биологическому исследованию реки Днестр, организованную профессором Новороссийского университета Бучинским. Вернувшись из экспедиции к родным в Подолию, здесь, на даче, на самой границе с Австро-Венгрией, он узнает о начале войны. Это было 90 лет назад. 
 Как это было -- лучше передать отрывком из документального произведения Раевского, написанного в 1932 году, "Тысяча девятьсот восемнадцатый год" (журн. "Простор", 1992, N5): 
 "...Уже почти двадцать лет прошло с того вечера, а я помню его до мелочей. Отец разбудил меня и сказал взволнованным и торжественным голосом: "Ну, Коля, событие, Германия объявила нам войну". Помолчал, посмотрел на меня и сказал то, чего я совсем не ожидал: 
 -- Тебе двадцать лет... Не поступишь ли добровольцем? 
 Потом улыбнулся и припомнил стих Горация: Dulce et decorum est pro patria mori... (счастлива и благородна смерть за родину). Скажи я в тот момент, что хочу, я бы уже, вероятно, недель через шесть попал бы в бой. Но восемнадцатого июля 1914 года я ничего не сказал. Очень интересовался событиями, но казалось, что война сама по себе, а я, студент первого курса естественного факультета и автор статейки "К фауне Macrolepidoptera Подолии", сам по себе. И совсем не хотелось mori даже pro patria ..." 
 Студент Раевский возвращается теперь уже в Петроград и продолжает занятия. Осенние и зимние месяцы 1914-1915 годов он вспоминает как время непрерывной внутренней борьбы. Наконец, решение принято, и после четырех университетских семестров Николай Раевский поступает добровольцем в Михайловское артиллерийское училище, где проходит ускоренный шестимесячный курс. Первого ноября 1915 года "по высочайшему приказу" его производят в прапорщики. 
 Из 350 юнкеров своего выпуска по среднему баллу Николай был двенадцатым, а получить гвардейский балл ему помешала, говоря по-современному, "физкультура" (тогда -- "гимнастика"). "Гимнастом я был никаким, но в седле сидел крепко и любил лошадей...". (Лошадям посвящены многие страницы документальной прозы Раевского, прощание с "гнедым Зефиром".) 
 Далее судьба разлучает Раевского с биологией почти на 10 лет. 
 А Петроград, откуда он уйдет на фронт, ему суждено увидеть только в 1959 году -- он приедет в Ленинград после сибирской ссылки. Тогда же он посетит и Москву, где был последний раз еще гимназистом на праздновании столетия победы в войне 1812 года, побывал на Бородинском поле и батарее Раевского и видел последнего солдата Бородинской битвы... (118 лет свидетелю Бородина -- фантастика.) 
 На фронтах I мировой войны артиллерист Раевский воевал почти два года (21 месяц). Весной 1916 года был направлен на турецкий фронт, но повоевать не успел -- попал в Араксе в госпиталь. ( "Тяжелая лихорадка. Думал, помру".). По дороге на фронт -- первое практическое знакомство с энтомологией войны: "Но самое гадостное -- вши. Первый раз даже не понял, в чем дело. В курсе энтомологии видел, а как живые выглядят, откуда же было знать" ...Потом, уже в Гражданскую, перенесет сыпной тиф, затем -- тяжелейший возвратный тиф, но за все более четырех лет войн не будет ранен, "ни одной царапины". 
 Из госпиталя был отозван на Юго-Западный фронт. Участвовал в Брусиловском прорыве, за личную храбрость получил орден Святой Анны 4-й степени (орденский знак носят обычно на эфесе сабли, "анненское наградное оружие", такой же первый орден получил М.Зощенко, а в Севастополе -- артиллерист Лев Толстой). 
 Войну закончил на Румынском фронте в чине поручика. 
 После заключения Брест-Литовского мира и расформирования батареи в марте 1918 года вернулся к родным, которые к тому времени перебрались в приграничный городок Лубны (тоже на Западной Украине, в этом старинном городке Анна Керн выходила замуж за своего генерала, а на закате жизни писала воспоминания), поступил на службу в Лубенский Курень "гайдамакой". 
 В конце 1918 года с братом-гимназистом ушел на Дон в Южную армию, а потом -- в Добровольческую, где служил в дроздовских частях. Получил, уже в Крыму, звание капитана. 
 В ноябре 1920 года после разгрома белых в Крыму отплыл в составе армии Врангеля в Турцию. Оставался в рядах врангелевской армии (в армейском корпусе генерала П.Кутепова) еще несколько лет, сначала в Турции, а затем в Болгарии. 
 В 1924 году, после сложных и тяжелых приключений, 30-летний Николай Раевский оказался в Праге. Теперь он "апатрид", беженец без родины и гражданства с нансеновским паспортом. 
 Чехословакия приняла большое количество русских эмигрантов. На средства, выделяемые правительством, была предоставлена возможность получения образования трем тысячам беженцев. Наверное, жизнь Раевского в эмиграции была не из легких, как и у большинства беженцев. 
 Вот запись из дневников Николая Раевского (обнаружены в 1994 году в Праге -- "ЛГ", 1994 от 9 марта): 
 "31 декабря 1927 года. Не приходится жаловаться на истекший год; правда, иногда голодал, но редко, а самое главное -- дома все сравнительно благополучно..." Дома -- это в России, где остались родители, два брата и сестра. 
 В Праге Николай становится студентом естественного факультета в Карловом университете. 
 Вот как он описывает свое возращение к биологии: "...Итак, я снова, если не с юношеским увлечением -- юность уже прошла, то, быть может, с более глубоким интересом и серьезным отношением к делу занялся знакомой мне наукой, а технические навыки, приобретенные в великолепных лабораториях Петербургского-Петроградского университета, позволили мне в Праге приняться за разработку одной очень специальной и сложной биологической проблемы. Вскоре я снова почувствовал себя исследователем-биологом и работал с былым увлечением. Казалось, что на этот раз мой дальнейший путь определился вполне окончательно. Но не тут-то было..." 
 34-летнего студента, завершающего работу над диссертацией, захватила новая "в буквальном смысле страсть", и название ей -- Пушкин. 
 Причем тема, которая захватила Николая Раевского после в общем-то случайного прочтения писем Пушкина, может поначалу удивить -- "Пушкин и война". Но выбор темы в первую очередь говорит о том, что значило участие в войне для самого Николая -- в той войне, на которую он пошел добровольцем, и которая для их поколения была Великой войной -- именно так называется I мировая война в его документальных произведениях 1932 года. (Так же -- в мемуарах Цветаевой и других.) Более того, в автобиографических материалах Раевский упоминает, что, начав воевать, он решил не возвращаться в университет, а стать профессиональным военным и поступить в Академию генштаба. 
 И во-вторых, рассуждения Раевского убеждают, что данная малоисследованная тема действительно представляет интерес, но осталась неизученной, потому что пушкиноведением занимаются сугубо штатские ученые, далекие от военного дела. 
 В общем, впервые читая письма Пушкина, Николай увлечен не амурно-дуэльными тайнами, а совсем иной темой. 
 "...У меня чуть ли не в первую ночь заболевания Пушкиным родилось желание разобраться в том, почему Пушкин так страстно рвался на войну, откуда эти неоднократные попытки стать военным..." 
 Совмещать пушкиноведческие исследования с диссертацией и работой в лабораториях становилось все труднее, Раевский даже пытается оставить университет, но все же завершает диссертацию и сдает докторские экзамены. 
 "...Наконец, 25 января 1930 года в Историческом зале Карлова университета, где некогда ораторствовал его ректор, впоследствии сожженный как еретик Ян Гус, в торжественной церемонии профессор промотор, приведя меня к академической присяге, вручил мне диплом доктора естественных наук с предоставлением надлежащих прав и преимуществ. Мне было сделано почетное и совсем необычное для студенческой диссертации предложение напечатать ее в трудах Чехословацкой академии наук и искусств. 
 Я не имел мужества отказаться, и в то же время у меня не хватило решимости снова засесть за микроскоп и доработать свой труд, как это было предложено профессорами. Примерно через год я убедился в том, что перестал быть биологом, и отказался от занимаемого мною места в лаборатории. Теперь я был душевно свободен и сказал себе: "Довольно зоологии, да здравствует Пушкин!.." 
 Он начал работать над двухтомной научной монографией по теме "Пушкин и война", получившей впоследствии название "Жизнь за Отечество". Первые результаты представил в виде доклада в 1937 году, когда в Праге проходили дни памяти поэта. Один из экземпляров этого доклада поступил в Пушкинский дом (ИРЛИ). И это все, что осталось от 15-летних трудов Раевского по этой теме. К 1945 году он имел ценный архив собранных им материалов и готовую рукопись первого тома монографии "Пушкин в Эрзерумском походе" -- все материалы бесследно исчезли после его ареста в 1945 году... История пражских поисков этих архивов уже в 80-е годы рассказана в документальном фильме казахстанских кинематографистов "Жизнь за Отечество". (Фильм снимался во время поездки Раевского в Прагу, писателю было тогда 92 года.) 
 Тематика пушкинологических исследований Николая Раевского значительно расширилась, когда он начал поиски частных архивов: А.Н.Гончаровой-Фризенгоф (с 1934 г.) и Д.И.Фикельмон (с 1938 г.). 
 В результате этих поисков он смог получить из закрытого частного архива копию неизвестного письма Пушкина, а также стал первым из исследователей (и единственным, как оказалось впоследствии), кто побывал в замке Бродяны, когда там еще сохранялись историческая обстановка и документальные свидетельства пушкинских времен (в замке после замужества жила А.Н.Гончарова и гостила вдова поэта Н.Н.Пушкина). Раевский осмотрел замок весной 1938 года, через год в Европе началась война, и замок был разграблен... 
 Об истории этих пушкиноведческих поисков и находок в довоенной Чехословакии и повествуют те самые книги, которые так полюбились советскому читателю: "Когда заговорят портреты" (1965) и "Портреты заговорили" (1974)... (Эта самая главная его книга вышла 30 лет назад.) Но это случится не скоро. А тогда, в 1938 году: "Покойный поэт Владислав Ходасевич, которому я сообщил по секрету о результатах поездки в Бродяны, написал мне, что я нашел клад..." (кн. "Портреты заговорили", изд.2, 1976, с.27 -- единств. упоминание запрещенных эмигрантов, Набокова и других нет). 
 Как отмечает сам Раевский, его пушкинские исследования в Праге продвигались медленно, что было связано с необходимостью добывать средства к жизни. Приходилось зарабатывать научными переводами и службой в качестве помощника библиотекаря во Французском институте. Этот институт он окончил в 1927 году, тоже с отличием, и был премирован месячной поездкой в Париж. 
 "...Хорошо зная французский язык и довольно основательно овладев чешским, я смог стать профессиональным переводчиком статей по медицине и биологии с чешского на французский. 
 Работал постоянно для Государственного гигиенического института Чехословацкой республики, для целого ряда других научных учреждений и частных лиц..." 
 При всем этом в 20-30-е годы он написал около десяти работ документального плана, посвященных пережитым им событиям германской и гражданской войн, которые были тогда же приобретены Русским заграничным историческим архивом (РЗИА) в Праге. И -- великолепную повесть "Добровольцы", еще тогда, в 1932 году, высоко оцененную В.Набоковым, но опубликованную только в 1990 году. 
 Война, теперь уже II мировая, вновь перевернула все в жизни Н.А.Раевского, а послевоенные события заставили вспомнить биологию. 
 В мае 1945 года он был приговорен советским военным судом по статье 58-4 "б" "за связь с мировой буржуазией" к пяти годам тюремного заключения (где отбывал срок -- не имеем сведений). 
 Об этих тюремных годах нам не удалось разыскать авторских свидетельств. Л.Варшавская (2004 год) сообщает, что Раевский отбывал срок на Украине в Львовской тюрьме. Здесь же она приводит письмо Раевского (без указания источника или архива): "Уважаемому гражданину директору..." в Пушкинский дом ИРЛИ с просьбой принять на сохранение его личный архив. 
 (Письмо директору от 18 февраля 1946 г. из Львова упоминает сам Раевский, но в другом контексте, в "Портретах...", поэтому "гражданина директора" надо проверить по архивам.) 
 После освобождения определен на поселение в Красноярский край, где пробыл 11 лет, до 1960 года. 
 Пытался найти родных, оставшихся на Украине. В 1951 году "по переписке" нашел сестру, отбывавшую срок в Карлаге ( "свиделись только после смерти Сталина"), мать в 1950 году скончалась в Караганде, оба младших брата погибли в 1937 году -- один расстрелян, второй умер в Усть-Печлаге... 
 Освобождение из лагеря имело и такой аспект: 
 "...Передо мной снова встал деликатный вопрос о добывании средств к жизни... Литературного имени у меня, понятно, не было и в помине, ибо ни единой строчки моей еще не появилось в печати. В Пушкинском доме Академии наук меня, правда, знали, но это являлось для меня только моральной поддержкой. И пришлось мне, как казалось теперь, легкомысленному изменнику, обратиться снова к оставленной мной и некогда любимой биологии..." 
 Он работает в клинико-диагностической лаборатории одной из больниц Минусинска, по совместительству берется за научную работу -- "привести в порядок богатейшие, но довольно запущенные коллекции по зоологии и ботанике" местного краеведческого музея... А вечерами при свете керосиновой лампы пишет повесть-сказку "Джафар и Джан", которую сочинял и рассказывал заключенным во время длинного пути, когда их везли в вагонах по тюремным пересылкам. (Два издания этой повести выйдут в Праге.) 
 Продолжить работу по Пушкину без архивных и библиотечных фондов в маленьком городке было невозможно. 
 В 1959 году Раевский впервые получил "материальную возможность приехать в Ленинград, в город, с которым распрощался в последний раз, направляясь на войну в 1916 году... Впервые с душевным трепетом вошел в Пушкинский дом... Впервые прикоснулся к подлинной рукописи "Эрзерумская тетрадь" с рисунками поэта..." 
 И, главное, тогда, в Ленинграде, подготовил к печати свою первую научную статью (опубликована в 1962 году в Пушкинском сборнике). 
 В январе 1960 года Николай Раевский после одиннадцати лет, проведенных в Минусинске, переехал в Алма-Ату, получив работу переводчика в Республиканском институте клинической и экспериментальной хирургии. Был приглашен директором этого института академиком А.Н.Сызгановым и работал в институте до 82-х лет (составлял библиографию работ по щитовидной железе на восьми иностранных языках, выполнял переводы статей по разным разделам хирургии, участвовал в создании музея по истории хирургии Казахстана). 
 Об этом периоде своей жизни Раевский написал так: 
 "Благодаря удачным условиям мое пребывание в Алма-Ате оказалось вообще урожайным в отношении работ по Пушкину..." 
 Несомненно, что в создании "удачных условий" велика заслуга и лично академика Сызганова, а также научной и писательской общественности казахстанской столицы. 
 В возрасте 70 лет Раевский смог завершить и опубликовать свою первую книгу "Когда заговорят портреты" (1964), через десять лет была выпущена следующая книга в продолжение темы -- "Портреты заговорили" (1974). 
 Как сообщает Л.Варшавская (2004), первая публикация Николая Раевского пробивалась очень трудно, и опасения издательства были понятны: "оттепель" завершилась, и печатать книгу белого офицера было небезопасно. Ситуация разрешилась положительно, когда было получено "добро" лично от главы Казахстана Динмухаммеда Ахметовича Кунаева. 
 Позволим заметить, что нам, геологам-уранщикам, проработавшим много лет в Казахстане, было приятно узнать об участии в судьбе писателя Кунаева, одного из самых авторитетных и уважаемых, особенно в горно-геологической среде (тоже горняк и бывший президент республиканской Академии наук). 
 Книги Раевского, помимо того, что их печатали издательства "Жазусы" (Алма-Ата), "Художественная литература" (Москва), "Вышэйшая школа" (Минск), были изданы и ленинградским отделением Академии наук -- это книга "Друг Пушкина Павел Воинович Нащокин" (1977), написанная по семейным архивным материалам, полученным Раевским уже в советское время от потомков Нащокина. 
 Вышли два издания "Джафар и Джан" в Праге. 
 Со времени ухода Раевского из жизни прошло чуть более пятнадцати лет. А писатель продолжает удивлять и привлекать к себе читателей и после ухода. (В подтверждение можно заглянуть в Интернет.) 
 Посмертные публикации трех произведений Раевского, написанных им в эмиграции ( "Добровольцы. Повесть Крымских дней" и письма В.Набокова с оценкой повести -- см. журн. "Простор", 1990, N7-8) , и документальные "Тысяча девятьсот восемнадцатый год" -- "Простор", 1992, N5-6) , "Дневник галлиполийца", "Простор", 2002, NN1, 2) открыли новую грань творчества Раевского и дали основание литературной критике утверждать, что этот новый Раевский -- "один из интереснейших писателей русского зарубежья 20-30-х годов, самое замечательное произведение которого той поры по непонятным причинам так и не вышло в свет" (О.Карпухин, 1990, предисловие к "Добровольцам")). 
 Интерес к новому Раевскому -- автору белогвардейской темы -- возобновился в последние годы (Н.Н.Митрофанов, "Тихий Крым белого капитана Раевского", альманах "Москва-Крым", 2002, N4), и это понятно -- ведь именно сейчас история белого движения и культура русского зарубежья становятся составной частью общероссийского историко-культурного наследия. 
 Имени этого замечательного писателя с удивительной судьбой нет ни в одном справочном издании советских времен (что понятно), но нет упоминаний о нем и в литературных справочниках, изданных в новой России. 
 Из дневников Николая Раевского -- "29 сентября 1939 года ...Не повезло нашему поколению -- все время история, а для биографии нет места. Предлагаю новый лозунг: довольно истории, дать биографию!..." 
 Авторы, благодарные читатели Николая Алексеевича Раевского, попытались "дать биографию" бывшего студента-биолога нашего университета и благодарят за помощь сотрудниц библиографического отдела Российской Национальной библиотеки. Все события, даты и цитаты в данной статье приведены нами в соответствии с авторскими текстами Н.А.Раевского ( "От автора" 1983 и документальные произведения). Из других авторов привлечены сведения из статьи Ю.Егорова "Рассказывает Николай Раевский" и Л.Варшавской "Пушкин, ничего, кроме Пушкина" (Известия. Казахстан, от 23.07.04)

Дневник галлиполийца Предисловие

 Основой этой книги является часть моего дневника, который я вел более или мене регулярно со дня оставления Крыма войсками Русской армии. Записи, сделанные во время осенних боев в Северной Таврии, пропали во время отступления к Севастополю, за исключением лишь небольшого отрывка, которым начинается текст дневника.
 Начав подготовлять свои записи к печати, я почувствовал, что без соответствующих дополнений и примечаний многие их места будут непонятны или плохо понятны для читателя, не бывшего в Галлиполи. Кроме того, я хотел использовать еще относительно свежие воспоминания о многих интересных моментах пребывания 1-го Корпуса в Галлиполи, частью записанные мною в 1922-23 годах.
 Наконец, во многих случаях мне казалось необходимым дать оценку достоверности приведенных в дневнике сведений.
 Все эти позднейшие дополнения и воспоминания, которые я, естественно, не мог включить в текст дневника, приведены местами в весьма обширных подстрочных примечаниях. Мне представлялось также полезным пояснить некоторые из географических и исторических имен.
 Что касается самого дневника, то я привожу текст подлинника почти полностью. Очень незначительные пропуски сделаны по следующим соображениям: 1) исключены несколько страниц, преждевременное опубликование которых я считал бы вредным для дела борьбы с большевиками; 2) исключен ряд мест, представляющих чисто личный интерес; 3) не помещены некоторые из циркулировавших в Галлиполи слухов, носивших характер явных сплетен.
 В силу ряда соображений, почти все фамилии офицеров и солдат, известных лишь небольшому кругу лиц, обозначены инициалами. Наоборот, фамилии лиц, широко известных в Галлиполи, за самыми редкими исключениями, приведены полностью.
 Стилистическая сторона записей оставлена почти без всяких изменений. Мне ясны многочисленные недостатки языка моего дневника 1920-21 года, но они до известной степени характерны для послевоенного периода. Читатель должен иметь в виду, что очень молодой в то время автор (незадолго перед эвакуацией мне исполнилось 26 лет) перед тем, как приняться за дневник, в течение 4Ґ лет не писал ничего, кроме полевых записок и немногих писем с фронта. Я исправил лишь некоторые неправильные или неудобочитаемые фразы. В немногих местах пришлось вставить отдельные слова и целые пояснительные предложения, так как иначе текст был бы не понят или неправильно понят читателем.
 В конце книги приведен ряд до сих пор не опубликованных приказов и документов, ссылки на которые имеются в тексте дневника (приложения 1-18), и четыре сохранившихся конспекта докладов-речей, произнесенных мною в Галлиполи (приложения I-IV).

: 1. http://ru.wikipedia.org/wiki 2. http://az.lib.ru/r/raewskij_n_a 3. http://militera.lib.ru/prose/russian/raevsky Стр. 9 из 17 Фамилия: Пфеффер Имя: Нора Отчество: Густавовна Годы жизни: 1919 - Место рожд.: г. Тбилиси (Грузия) Образование: Тбилисский педагогический ин-т Годы ссылки: 1943- Обвинение и Арестована в 1943 г. Приговор (по ст. 58-10) - 10 лет ИТЛ и 5 лет ссылки в приговор: Красноярский край. Род литератор, педагог. деятельности Места ссылки Дудинка, Норильлаг, Мариинск. Биография: Эти строки, как стоны в пустыне, За колючкой погибших так рано, С тех смертельных времен и поныне Сердце — в незаживающих ранах Нора Пфеффер Нора Густавовна Пфеффер, немка, уроженка Тбилиси, правнучка каталикоса Грузии. Родилась 31 декабря 1919 года. Отец работал директором школы, в которой училась Нора. В 1935 арестованы оба родителя. Поступила в Тбилисский пединститут. Отказалась отречься от родителей, была исключена из института. Перед войной вышла замуж за грузина. Муж на фронте в 1943 года был тяжело ранен. В октябре 1941 года депортировали Тбилисских немцев. Нору, как жену грузина, оставили в Тбилиси. Арестована в 1943 на следующий день после похорон дедушки. Ребенка оставила у прислужницы каталикоса Грузии. По статье 58-10 Нора была осуждена на 10 лет исправительно-трудовых лагерей и 5 лет ссылок. Срок отбывала в Мариинских лагерях на лесоповале, затем в Норильлаге в Дудинке. Занималась тяжелыми земляными работами. Ссылку отбывала в колхозе Северного Казахстана. Работала пастухом, учетчиком тракторной бригады. Вскоре Норе Пфеффер разрешили преподавать в школе, где она вела почти все предметы, так как не было учителей. Вскоре разрешили переехать в Джамбул. Много лет Нора Густововна преподавала в Алма-Атинском институте иностранных языков и в Казахском университете. Работала диктором немецкой программы Казахского радио. И писала стихи. Сын Реваз Каралашвили – главный человек в жизни Норы Пфеффер. Всё её творчество связано с сыном. Он – тот ребёнок, которому она посвящала свои детские стихи. Издала около 20 сборников детских стихов, сказок в стихах, лирических сборников: «Беттина и ветер» (1992), «Заяц-парикмахер» (1989), «Обезъянка Мик» (1980), «Путешествие Отара» (1977), «У синего Черного моря» (1984), «Фракки – императорский пингвин» (1987), «Чем дальше, тем ближе» (1991), «Время любви» (2000), «Мои друзья» (1990), «Годовые кольца» (1984), «Как Барбосик сам себя нашел» (1987) и др. Стихи Норы Пфеффер также публиковались в сборнике стихов норильских поэтов «Гнездовье вьюг» (1994). Рецензии: Не печалью единой…

Алла Корсунская 11.02.2009 Людей неинтересных в мире нет. И все же судьба судьбе рознь. Чью-то жизнь можно описать на трех страницах – во всяком случае, внешнюю канву. А для кого-то – и книги не хватит. И в основном это будут горькие страницы… Такая судьба у Норы

Пфеффер, прошедшей сквозь все ужасы сталинских тюрем и лагерей. И все же Нора Густавовна, немецкий поэт и переводчик, бывший преподаватель алма-атинских вузов, не разучилась радоваться жизни и верить людям. «Радость – не бегство от печали, а победа над ней», - так она считает. И так живет.

Нора родилась в немецкой семье в Тбилиси. Этот город – солнечное, яркое пятно в

череде ее горьких воспоминаний. И не только потому, что в Тбилиси большей частью солнечно. Просто детство у Норы было по-настоящему счастливым: веселым, безоблачным и полным ее любви ко всем на свете. Первое, что удается вспомнить о детстве: сидит на веранде и сосет грушу. Еще помнит, как сильно ушибла локоть, и мама, купая, обнаружила сильную опухоль. В частной немецкой клинике консилиум решил руку ампутировать – так далеко зашло

дело. У отца Норы, Густава, слезы покатились тогда по лицу. Это было для дочери потрясением: такой сильный папа – и плачет… Но молодой доктор Зимс подумал и сказал: «Это же девочка, как же она без руки…» Сделал сложную операцию, сохранил руку трехлетней девчушке. И полюбил ее очень – как символ своей профессиональной победы. А, быть может, просто так полюбил. Приносил ей в палату цветные коробочки из-под лекарств, щекотал пальчики…И удивлялся тому,

как бесподобно с ним кокетничает маленькая Нора. Густав Яковлевич Пфеффер – отец Норы – самая глубокая и святая любовь ее. Был он директором немецкой школы, в которую отдавала своих детей вся тбилисская интеллигенция – грузины, армяне, евреи, немцы, русские. Тогда никто не говорил об интернационализме, но Тбилиси был по-настоящему интернациональный город. Верно кем-то подмечено: интернационалист не тот, кто хорошо относится к человеку

другой национальности, а тот, кто попросту не замечает, какой национальности этот человек. Таким был довоенный Тбилиси. А отец Норе на всю жизнь внушил мысль: настоящий патриотизм – это брать все лучшее, что есть у других народов, и прививать народу своему. Когда закрыли немецкую школу – отец отдал свою Нору в школу для еврейских детей. А его, «пфефферовскую», в свое время окончили многие ныне известные

деятели науки, искусства – такие, как Георгий Товстоногов – будущий режиссер БДТ, пианист Рудольф Керер – он уже тогда считался вундеркиндом. Стоит поэтому рассказать об этой школе особо. Находилась она в одном комплексе с немецким детским садом. Был у дошколят огромный садовый участок, и у каждого ребенка – своя грядка, за которой надо было ухаживать. (Это к вопросу о том, с каких лет надо приучать к труду).

Директора Пфеффера ученики уважали и …боялись. Но это был трепет в лучшем смысле этого слова. Трепет перед Личностью. Директор пользовался настоящим, не дутым авторитетом. А всего-то и надо было: быть честным во всех поступках и по- настоящему образованным. Густав Яковлевич блестяще преподавал несколько предметов, в основном – биологию. Вот почему каждую субботу к его семейству присоединялись все, кто любит природу. И он, к тому же, прекрасный альпинист, Источники: Произведения Н.Г. Пфеффер:

1. Пфеффер, Н. Г. Беттина и ветер : стихи : [для дошк. возраста] / Н. Пфеффер ; пер. с нем. Л. Степановой. – М. : Дет. лит., 1992. - 46 с. 2. Пфеффер, Н. Г. Время любви : лирика / Н. Пфеффер ; Междунар. союз нем. культуры. - М. : Готика, 2000. - 299 с. 3. Пфеффер, Н. Г. Годовые кольца : [стихи] / Н. Пфеффер. - Алма-Ата : Казахстан, 1984. - 81 с. 4. Пфеффер, Н. Г. Заяц-парикмахер : [для дошк. возраста] / Н. Пфеффер. - [Переизд]. - Алма-Ата : Казахстан, 1989. - 80 с. 5. Пфеффер, Н. Г. Мои друзья : [стихи] / Н. Пфеффер. - Алма-Ата : Казахстан, 1990. - 76 с. 6. Пфеффер, Н. Г. Обезьянка Мик : [стихи для дошк. и мл. шк. возраста] / Н. Пфеффер ; пер с нем. Л. Степановой. - Алма-Ата : Жалын, 1980. - 53 с. 7. Пфеффер, Н. Г. Путешествие Отара : стихи / Н. Пфеффер. - Алма-Ата : Жалын, 1977. - 46 с. 8. Пфеффер, Н. Г. Стихи и сказки : [для мл. шк. возраста] / Н. Пфеффер ; пер. с нем. Л. Степановой. - Алма-Ата : Жалын, 1987 – 61 с. 9. Пфеффер, Н. Г. У синего Черного моря : [поэма, стихи для мл. шк. возраста] / Н. Пфеффер / пер. с нем. Л. Степановой. - Алма-Ата : Жалын, 1984. - 33 с. 10 Пфеффер, Н. Г. Фракки - императорский пингвин : стихи и сказки : [для мл. шк. возраста] / Н. Пфеффер ; пер. с нем. Л. Степановой ; ил. А. Островского. - 61,[1] с. цв. ил. - Алма-Ата : Жалын, 1987. - 67 с. 11. Пфеффер, Н. Г. Чем дальше, тем ближе : стихи : [перевод] / Н. Пфеффер. - Алма- Ата : Жазушы, 1991. - 127 с.

О жизни и творчестве Н.Г. Пфеффер:

1. Бариев, Ю. Неисповедимы пути… : [о поэтессе Норе Пфеффер, бывшей узнице Норильлага] / Ю. Бариев Норил. мемориал : [сборник] / сост. С. Эбеджанс. – [Норильск], 1996. – Вып. 3. - С. 16-17 2. http://www.memorial.krsk.ru/ водил детей по горам, рассказывал про каждую травинку, давал имена безымянным рощам и холмам. Тогда в природе вокруг Тбилиси все было дико, первозданно. Сейчас – спасибо цивилизации – не то, конечно… Часто устраивал Густав Яковлевич в школе веселые праздники: беспроигрышные лотереи, викторины, спортивные игры. Просто так устраивал, не приурочивая ни к чему. И сам в те минуты превращался в шаловливого ребенка. Ну как было не любить такого директора? Преподаватели были в школе, что называется, высший класс. Почти все получили до революции образование в прославленных университетах мира. Сильных учителей, представьте, определяли и в начальные классы. Почему-то в этой школе всем была ясна очевидная, в общем-то, мысль: все решают первые годы обучения. (Вспомним наши школы, где преподавание в младших классах, мягко говоря, считается непрестижным). Любили директора за доброе сердце. Учились в школе два брата – потомки грузинских князей Дадешкелиани. Младший, Шура, родился без рук. Казалось, обречен на несчастное, беспомощное существование. Но Густав Яковлевич не оставил мальчика в беде. Заказал для него специальный стол и учил его писать…ногами. Выяснилось, к тому же, что Шура – одаренный художник. Все-таки как непредсказуемо талант избирает людей! Вот и теперь: избранником стал безрукий. Учился Шура в художественной академии, потом выступал в цирке – показывал на что способны ноги, когда рук нет…Тбилисский цирк всегда был переполнен – ну, кто не знал Шуру-безрукого! В день рождения Густава Яковлевича, в мае, в Тбилиси все цвело. Веранда Пфефферов была обвита благоухающей глицинией. Родители учеников пекли в подарок прекрасные, один лучше другого, торты – в благодарность за то, что именинник делал для их детей. Проходят десятилетия, но до сих пор съезжаются в Тбилиси выпускники и вспоминают школу Густава Пфеффера. «Я влюблена в Грузию», - говорит мне Нора Густавовна. И удивляет сочетанием немецкой внешности и … грузинских интонаций и темперамента. «Думаю, что люблю ее даже больше, чем грузины. Когда теряешь – ценишь дороже…» В 1933 году в Германии к власти пришел Адольф Гитлер. Густав регулярно получал прессу из Германии. И вот однажды раскрывает газету и видит: новый рейхсканцлер. Нора помнит этот портрет до сих пор. Первое впечатление - карикатура. Присмотрелась: да нет, натуральное фото. Просто внешность такая была у рейхсканцлера – карикатурная и вызывающая отвращение. В 1934 году в Тбилиси начались аресты немецкой интеллигенции. 15 мая Пфефферы отпраздновали день рождения Густава Яковлевича. На следующий день Нора ждала папу с дежурства, ужин ему готовила. Дом уже спал. Вдруг послышались шаги. Не папины, чужие. Открыла Нора дверь и все поняла. «Где родители? Всех разбудить!» - слышит приказ. Предъявили нео жиданные гости ордер на обыск. Начали обыскивать, а Нора глаз с двери не спускает, папу ждет. Открывает, наконец, дверь и ему. Густав Яковлевич все понял, стоит бледнее мела. Ему тут же ордер на арест. И вдруг все слышат голос Норы: «Разрешите, я пойду на кухню, мне надо папу накормить, он голоден». До единой крошки, все съел Густав Пфеффер из того, что дочь приготовила. Хотя, наверное, никогда не отшибало у него так аппетит, как в зловещие минуты. Что это было? Желание сохранить достоинство, дать понять, что не испуган? Или высший педагогический ход – показать уважение к дочери, которая так дерзко попросила разрешения накормить папу? Не знаю. Знаю одно – это был поступок. До утра шел обыск. И когда мама, Эмилия Михайловна, стала готовить мужу белье, предъявили и ей ордер на арест. Пятеро детей и беспомощные старики остались одни. Прощаясь, никто не плакал. Родители были серьезны и бледны. Они просто дождались того, чего давно уже ждали… Не плакала и Нора. Только рано утром выбежала во двор, стала дико кричать и плакать. Одна в пустом дворе. Потом успокоилась, вернулась в дом, и на этом кончилось ее детство. Нора знала, ни минуты не сомневалась, что родители ее кристально чисты. Отец просто не умел лгать, даже в старости. Столько пережил – а никто ни разу так и не услышал, чтобы роптал он на судьбу. «Никогда, никого не осуждай», - повторял он часто Норе. Мать Норы была верующей, и когда ее через год отпустили из тюрьмы, прошептала: «Бог помог»… …Через несколько дней после ареста родителей во двор к Пфефферам вошла сухонькая маленькая старушка с двумя огромными корзинами, полными всякой снеди. Это была мать Лаврентия Берии. Проклинала самыми страшными словами своего сына, обвиняя в том, что «осиротил детишек» - братьев и Нору. Сколько лет прошло, но до сих пор недоумевает Нора Густавовна – почему у такой славной женщины выросло такое отродье, как Лаврентий?… Учился с Норой и сын Берии – Серго. Красивый, скромный мальчик, очень похожий на свою мать Нино Гегечкория. Обратилась как-то Нино к Густаву: «Порекомендуйте домашнего учителя для нашего Серго». Порекомендовал Эллу Альмендингер, крестную Норы. Тетю Элю. Понравилась тетя Эля Берии и стала жить у него в доме, заниматься с его сыном. С тех пор Нора не раз бывала в этом семействе. Помнит медвежью шкуру на полу. Помнит портрет самого Берии, выложенный фруктовыми косточками на стене. Помнит, как однажды приоткрылась дверь в комнату и блеснуло пенсне заглянувшего к детям Лаврентия Павловича… Все это было до ареста отца и матери Норы. И теперь, с огромным трудом добившись свидания в тюрьме, дочь едва узнала родителей. Конвойные волокли маму. У той ноги – как плети. Потом привели отца. Всегда веселый и опрятный, теперь он был изможден, в желтой от пота рубахе. Лицо землистое, веки до жути красные… Во время разговора, который шел при следователе, уловила Нора одними губами произнесенную отцом фразу: «Интересуются тетей Элей». Задумалась Нора, что бы это значило? И до сих пор удивляется: как это она своим «детским мозгом» поняла тогда – если интересуются человеком в доме Берии, значит «копают» под него самого. Села и написала Берии письмо: «Маму все время спрашивают про тетю Элю. Прошу вас, верните нам маму». И передала письмо через Серго. «Ход конем», интуитивно предпринятый Норой, сработал. Не на альтруизм Берии был, естественно, расчет – на то, что своя шкура ему дороже всяких «дел», тем более сфабрикованных. Три дня продолжался суд над Эмилией Пфеффер, и вскоре она произнесла то самое: «Бог помог!». Ее отпустили домой. Отец же без суда и следствия был обвинен в «контрреволюционной деятельности» и отправлен в СибЛАГ. Каждые три года набавляли срок, тем самым лишая Густава Яковлевича единственной надежды заключенных – считать дни до освобождения. В 1937 году начались повальные аресты грузинской интеллигенции. «Мы почему-то тогда думали, что все это происходит только у нас, в Грузии. И лишь потому, что Сталин мстит интеллигенции за то, что сам далеко не интеллигент. Мы не знали, что вся страна сотрясалась от репрессий», - говорит Нора Густавовна. Училась Нора на первом курсе института иностранных языков, когда почувствовала: вокруг нее сгущаются тучи. Скажем, готовился институт к Первому всесоюзному студенческому фестивалю. Должна была поехать в Москву и Нора. Вдруг вызывает декан. Очень волнуясь, не зная, куда глаза деть, роняет: «Откажитесь от отца». Не отказалась, конечно. Из института исключили…Пошла в музыкальный техникум при консерватории. Вскоре исключили и оттуда. А потом «обрадовал» ее и тренер волейбольной команды: «Извини, Нора, но на всесоюзные соревнования взять тебя не можем…» Лишь через год, когда «великий кормчий» изрек: «Дети за отцов не отвечают», Нора вернулась в институт. В 1949-м, весной, обручилась с Юрием Каралашвили – сыном секретаря и стенографистки наркома Грузии Элиавы, внуком грузинского католикоса. Юрий учился в художественной академии при архитектурном факультете, тогда и за Норой ухаживал. В один из дней 37-го прибежала к Норе испуганная подруга: «Юру арестовали!». «Не может быть!» - выпалила Нора, а мысленно поклялась: «Буду верна ему. Буду ждать, пока не вернется». Пробежала через двор и остановилась, как вкопанная: Юра стоит и стирает в тазу свою рубашку. Покраснел ужасно, смутился. Выяснилось, что его не самого, а маму его сегодня ночью забрали… Обручение Норе запомнилось таким: великолепный стол, корзины с белыми розами и …дикая зубная боль. Вскоре родился сын Реваз. Буби, как до сих пор нежно называет его Нора Густавовна. Осенью 1941-го всем немцам Грузии в двадцать четыре часа велено было покинуть родные, любимые места. Мать Норы с детьми оказались в Казахстане. Норе разрешили остаться как жене грузина. Начались тяжелые дни. Муж Юрий на