Рацевич Степан Владимирович

Годы жизни: 1903-1987

Место рожд.: г. Санкт-Петербург

Образование: Окончил 2 курса Тартуского ун-та

Годы ссылки: 1949-1955

Обвинение и приговор: Арестован 29.04.1941 г. Приговор ОСО при НКВД (по ст. 58 п.10,11) - 10 лет ИТЛ. Повторно арестован в 1949 г., ссылка в Красноярский край.

Род деятельности актер (актриса).

Места ссылки Дудинка.

: Рацевич Степан (Стефан) Владимирович родился в Петербурге в 1903 году. Отец – врач, погиб на фронте в русско-японскую войну в 1904 году. Мать учительница музыки по классу фортепиано, воспитывала его на средства от частных уроков. В 1913 году они с матерью переехали на постоянное место жительства в город Нарву, где пережили две революции и позднее оказались вне Родины, в буржуазной Эстонии. В 1921 году он окончил Нарвскую гимназию, поступил в Тартуский университет, но, из-за отсутствия средств, закончить его не смог. Работал на Русско- Балтийском заводе в г. Таллине, на лесопильном заводе в г. Нарва, на сплавных работах под Нарвой, вертельщиком колеса на табачной фабрике. Рано увлекся сценой и сценической деятельностью, все свое свободное время отдавал ей. Играл с любителями и профессионалами, участвовал во многих спектаклях на художественных сценах г. Нарвы. В 1929 году поступил театральным инструктором в район русского расселения Причудья и Принаровья, где проработал до 1940 года. С ликвидацией этой должности поступил на постоянную работу в редакцию газеты «Советская деревня», где и был арестован 29 апреля 1941 года органами НКВД и заочно осужден Особым совещанием г. Москвы на 10 лет ИТЛ, по 58 статье, пункты 10 и 11. Заключение отбывал в Вятлаге. В 1945 году Указом Президиума Верховного совета СССР, в связи с победой над фашистской Германией, к Рацевичу применили амнистию с сокращением срока заключения наполовину. Кроме того, за хорошую работу и примерное поведение, ему сократили срок еще на полгода и применили зачеты. В декабре 1947 года он освободился из заключения, но в июле 1949 года снова был арестован по старому делу и после восьмимесячных скитаний по тюрьмам Таллина, Ленинграда, Кирова, Красноярска, оказался в ссылке в г. Дудинке. В 1955 году был амнистирован, а в 1956 реабилитирован. С 1957 года жил и работал в г. Нарве (Эстония). Умер в 1987 году, похоронен в Нарве. Рецензии: нет

Глазами журналиста и актера (Из виденного и пережитого) Том 1-й, Часть 1-я

 Гдов - Петербург - Нарва.

 Детство свое помню неважно. Сохранились в памяти только отдельные эпизоды, больше те, о которых рассказывала мать.
 Мое появление на свет произошло 20 августа 1903 году в захудалом уездном городишке Гдове на берегу Чудского озера, где был расквартирован пехотный полк, в котором военным врачом служил мой отец. Вскоре отца перевели в Петербург и мы втроем переехали в столицу. Разразилась Русско-Японская война. Отца мобилизовали и вместе с лазаретом отправили в Порт-Артур, где он и погиб.
 Мы остались вдвоем. До февральской революции мать не знала материальных затруднений. Получала пенсию за погибшего мужа, пособие на мое воспитание, имела свои скромные сбережения. Любила путешествовать. Вместе со мной бывала в Москве, Киеве, Варшаве, Риге. Летом отдыхала в Крыму и на Кавказе. Осенью ежегодно навещала своего дальнего родственника Августа Раубера, известного анатома и хирурга, профессора Дерптского университета г. Дерпте (ныне Тарту). Одну из этих поездок я хорошо запомнил.
 В уютной гостиной профессора собрались его друзья. Приятное тепло разливалось от горевшего камина. Все внимательно слушали игру на скрипке профессора А. Раубера. Ему аккомпанировала моя мама, окончившая консерваторию в Варшаве.

 ------------------------------------------------""------------------------------------------------

 В 1796 год, после смерти Екатерины 11, возникло ведомство, осуществлявшее руководство гимназиями, закрытыми детскими приютами, институтами для благородных девиц, учебными заведениями для слепых и глухих. Позднее этому ведомству присвоили имя императрицы Марии Федоровны. В детские приюты этого ведомства принимались дети офицеров, погибших на войне. По окончанью приюта, мальчики поступали в кадетские корпуса, девочек определяли в институты благородных девиц.
 В один из таких приютов на Архиерейской улице напротив Петропавловской больницы поместили меня. Никакими архитектурными достопримечательностями трехэтажное здание приюта не отличалось. Над крышей золотыми бликами сверкал крест, свидетельствующий о том, что в здании находится домовая церковь. На стене под крышей как бы продолжением креста, цветной мозаикой выложена фигура богоматери с младенцем на руках. В дореволюционной России во всех закрытых учебных заведениях имелись домовые церкви. Настоятели церквей одновременно были и учителями Закона Божия. Богослужения проходили обычно по субботам, воскресеньям, двунадесятым праздникам и в так называемые "царские дни", то есть дни рождения и именины членов царствующей семьи.
 Более шестидесяти лет прошло с того времени, как я покинул стены этого заведения, а память услужливо сохраняет многое из того, что было в юные годы. Тем более, что детство детей-сирот привилегированного дворянского общества представляет определенный исторический интерес для исследователей.
 Режим в детском приюте был строгим. Родственникам разрешалось навещать детей только по большим праздникам. Все дети находились под постоянным, неукоснительным наблюдением воспитательниц, не допускавших никаких нарушений дисциплины и на месте их пресекавших. Разговорным языком в приюте был французский язык, хотя все были русскими. Смешно вспомнить, но если кому-то из нас хотелось в туалет, обязательно нужно было подойти к воспитательнице и по-французски сказать:
 - Permettez mya de sortir pur le petit besoin,- что означало: "Разрешите мне выйти по маленькой нужде".
 Когда необходимость становилась более сложной, просьба звучала так:
 - Permettez mya de sortir pur le grand besoin.
 Стоило только обратиться по-русски, смельчак рисковал не попасть в злачное место. Воспитатели зорко следили за каждой мелочью: как мы ходим, стоим, разговариваем между собой, как ведем себя при встрече со взрослыми, сидим за столом, держим ложку, вилку или нож. Все, что мы пытались сделать, проходило через строгий воспитательский фильтр. Провинившегося, не соблюдавшего строгий приютский режим ожидали всякого рода наказания: лишение сладкого, стояние в углу, двухчасовое занятие по арифметике, вплоть до карцера и порки.
 Больше всего мы боялись лишиться удовольствия, о котором мечтали все без исключения и ждали этого события с огромным нетерпением. В "царские дни" к подъезду приюта подавались кареты, запряженные парой лошадей. Лучшие по поведению и успехам в учебе отвозились в Мариинский театр на оперные и балетные спектакли с участием выдающихся певцов и танцоров. Из двухсот девочек и мальчиков нашего приюта отбирались сорок достойнейших. Достойнейший должен был не только отлично и хорошо учиться, но и примерно вести себя на уроках и вне уроков, быть опрятно одетым, иметь всегда начищенную обувь, хорошо танцевать (танцы были обязательной дополнительной дисциплиной), аккуратно заправлять кровать и быстро засыпать после отбоя. Сейчас трудно вспомнить, какие еще предъявлялись требования, их было энное количество. Список счастливчиков, едущих в театр, за подписью директора вывешивался накануне. С трепетом подходили мы к заветному листочку в поисках своей фамилии и, если находили её, радости не было предела. Как прилично учившийся и никогда не вызывавший особых нареканий своим поведением, я, почти всегда, находил свою фамилию в этом списке.
 На всю жизнь запомнил я день своего первого выезда в Мариинский театр. Это произошло в Николин день 6(19) декабря 1912 года, в день ангела императора Николая 11. В то время мне было девять лет. С того дня в моем сердце вспыхнула искорка интереса к искусству. Впервые попав в театр, да не в какой-нибудь, а самый лучший в России, я увидал шедевр русского оперного искусства, оперу Глинки "Жизнь за царя". Это только после революции опера получила название "Иван Сусанин", а тогда она называлась гордо и просто - "Жизнь за царя".
 Нам отвели несколько лож в бельэтаже. Все поражало и восхищало нас в этом театре. Роскошь зрительного зала, огромные хрустальные люстры, излучавшие море света, роспись стен, потолка, занавеса ошеломляли детское воображение. В антракте нас водили в буфет, где угощали лимонадом, пирожными и конфетами.
 Зрители в зале были особенными. Исключительно молодежь. В партере сидели юнкера - будущие офицеры. Справа наверху находились воспитанники детских учреждений ведомства императрицы Марии Федоровны, по левую руку институтки, в том числе воспитанницы Смольного института.
 Больше всего меня, конечно, поразил сам спектакль. Тогда еще не сознавая разницу между театром и действительностью, я все принимал за "чистую монету". Сценическое действие нас настолько захватило, что мы от всего сердца возмущались поведением врагов России - поляков. Ненавидели их так, как только дети могут ненавидеть. Сочувствовали подвигу Сусанина и вместе с народом на сцене радовались торжеству русского оружия. Опера была поставлена в лучших традициях русского искусства и достигала своей цели, закладывая в детских умах любовь к России, царю и ненависть к завоевателям.
 К сожалению, тогда еще мы не могли понять и оценить красоту музыки Глинки, проникнуться прелестью пения, осмыслить игру артистов. Это было величайшим секретом, непонятной тайной. Я, например, никак не мог понять, каким образом можно было играть роль на сцене и петь под оркестр. Одновременность этих действий не укладывалась в моей юной голове.
 Вскоре я снова попал в "Маринку". На этот раз на балет "Фея кукол". Балет не вызывал у нас столько вопросов, сколько опера, так как обучению танцам в приюте уделялось особое внимание. Наши квалифицированные педагоги - танцмейстеры не ограничивались обучением нас вальсам, мазуркам, полонезам и другими бальными танцами, но и давали основы балета. Давались уроки пластики, художественной гимнастики. Через танцы прививались хорошие манеры, умение держаться на официальных приемах.
 По большим праздникам в приюте устраивались вечера с приглашением высокопоставленных гостей. Вошло в традицию, на третий день праздника Рождества Христова к нам на елку приезжала вдовствующая императрица Мария Федоровна. Каждого ребенка она лично одаривала подарком-игрушкой, наблюдала, как мы играли-веселились у елки. Вот когда для каждого из нас проходил экзамен на умение держаться в светском обществе, быть кавалером своей дамы, не только танцевать, но и вести светский разговор, конечно только по-французски.
 Умение танцевать и знание основ ритмики танца очень помогло мне во время работы на сцене, в особенности в сороковых годах, в опереттах и музыкальных постановках на сцене Музыкально-Драматического театра Вятлага в поселке Лесной.
 Посещение Мариинского театра не прошло для меня бесследно. При одном упоминании о спектаклях, музыке, актерах, декорациях - сердце начинало трепетать, думы устремлялись в область искусства. Все чаще я искал случая пообщаться с нашей воспитательницей Екатериной Ивановной, женщиной ласковой и близкой к театральной жизни. Она не раз рассказывала о своем отце и деде, которые были профессиональными драматическими актерами, о театральных знаменитостях, которые бывали в их доме и часто там гостили. Она заметила мое особенное отношение к её рассказам и ей было приятно, что у меня пробудился интерес к театру. Однажды она пригласила меня к себе, усадила на диван и долго, очень интересно рассказывала про крепостной театр, про Волкова, Щепкина, Ленского, про Малый театр в Москве и настойчиво рекомендовала, если я когда-нибудь окажусь в Москве, побывать в этом театре, который считался лучшим в России того времени.
 - А можно из приюта сразу же поступить в театр? - спросил я робко Екатерину Ивановну.
 Она улыбнулась и, ласково потрепав по голове, сказала:
 - Рано, Степа, об этом думать. Чтобы попасть в театр надо много и долго учиться!
 - Учиться быть артистом?
 - Да! Но чтобы стать настоящим артистом ты должен кончить приют, получить сначала среднее, а потом высшее образование. А потом еще неизвестно, есть ли у тебя талант...
 - А как научиться таланту?
 На этот наивный вопрос ответа не последовало.
 Весной 1913 года я стал выпускником Мариинского приюта и держал вместе с другими мальчиками экзамен в 1-й Петербургский кадетский корпус. Итак, меня ожидала перспектива стать офицером. Но судьба решила иначе. В раннем детстве я сильно болел золотухой. На какое-то время болезнь не давала о себе знать, но сразу же после экзаменов в приюте открылись старые раны на затылке. Пришлось обратиться за медицинской помощью. Врачи рекомендовали немедленно покинуть Петербург с его вечно сырыми и ветреными днями и ночами. Мать решила переехать в Москву и отдать меня в одну из московских гимназий. На экзамене во 2-ю московскую гимназию я получил двойку по русскому языку.. вернулись в Петербург. Мать не знала как действовать дальше, куда отдать меня учиться. В это время она получила из Гунгенбурга, курорта под Нарвой, письмо от своей давней приятельницы Елены Петровны Половцевой с приглашением приехать на все лето в гости и рекомендовала избрать местом постоянного жительства город Нарву. В письме она описывала красоту старинного города, прелесть окружающей природы с рекой и водопадами, дешевизну жизни и близость от столицы.
 Моя мама решилась на переезд. Ликвидация квартиры на Измайловском проспекте не потребовала много времени. Мама очень торопилась, мне же не хотелось уезжать из Петербурга. Столица в это время готовилась торжественно дату в жизни царской России - трехсотлетие Дома Романовых. Город блистал свежевыкрашенными зданиями, выглядел нарядным и праздничным. Особенно красив был многолюдный Невский проспект. Буквально каждое здание украшали яркие транспаранты, светящиеся вензеля с заглавными буквами Михаила и Николая Романовых. С балконов дворцов и богатых особняков свешивались дорогие персидские ковры. По вечерам Невский проспект и улицы центральной части города сверкали иллюминацией.
 В праздничные дни весь город был свидетелем необычайно красочного зрелища. К небу взлетали рассыпавшиеся тысячью разноцветных огоньков, ракеты. Вспыхивали бенгальские огни. Всюду гремела музыка. На Марсовом поле потешные войска проводили парады. Блистали в ярких, цветных мундирах кирасиры, кавалергарды, уланы, драгуны, казачьи части, полки лейб-гвардии...
 Углубиться в сущность этого, далеко не народного праздника, который так пышно и помпезно отмечала самодержавная власть, осмыслить его с политической точки зрения, я тогда, конечно, не мог. Мне нравилась внешняя сторона праздника, его блеск, показная сторона праздника. Моему восхищению не было предела. Мать уехала в Нарву, оставив меня на попечении знакомых. Целый день, с перерывами на обед и ужин, я находился на улице. Мать обещала выслать телеграмму, в какой день посадить меня в поезд и отправить в Нарву.
 Наконец, к моему большому неудовольствию, телеграмма была получена. Под сводами застекленной крыши Балтийского вокзала меня садят в вагон третьего класса поезда Петербург - Ревель. Соседи по вагону обещают за мной присматривать. На прощанье мне суют в руки пакет с бутербродами и прячут в карман проездной билет. Получаю последний наказ:
 - Из вагона никуда не выходить! Сидеть у окна и любоваться природой!
 И вдруг мне становиться тоскливо. Чувствую себя совершенно одиноким, среди чужих, окружающих меня пассажиров. Больше всего печалюсь оттого, что приходится уезжать из Петербурга, где прошло мое детство, где оставалось столько ярких впечатлений.
 Быстро осваиваюсь с положением самого юного пассажира в вагоне. Все наперебой угощают меня кто чем может, аппетитными пирожками. Булочками, фруктами, конфетами, лимонадом. Мой пакет с бутербродами так и остается нетронутым.
 За Петербургом потянулись открытые платформы дачных поселков. Замелькали густой зеленью фруктовые сады. Далее пошел сосновый лес, живописные пригорки с затейливыми дачами, полустанки, мимо которых, не останавливаясь, проносился наш поезд.
 Первая остановка - Гатчина. Деревянный вокзал с таким же деревянным навесом создает впечатление, что въезжаем под крышу деревянного дома. Кондуктор предупреждает о двадцатиминутной стоянке. Из окна нашего вагона хорошо видно, что происходит внутри вокзала, так как мы остановились как раз напротив буфета. Я наблюдаю, как пассажиры нашего поезда, кто стоя у буфетного прилавка, кто сидя за большим столом, уставленным приборами, бокалами, стаканами, быстро поедают заказанное и все время поглядывают на перрон, боясь не успеть насытиться до отхода поезда. Вокзальный колокол отбивает два раза. Пассажиры срываются со своих мест в буфете и бегут, спеша занять места в вагонах. Какая-то тетенька из соседнего купе сует мне в руки завернутые в глянцевую бумагу пирожки с яблоками, которые поглощаю с превеликим удовольствием. Она же протягивает мне стакан с морсом. Резкий свисток главного кондуктора предупреждает об отправке поезда. Сразу же троекратно звучит колокол...
 Ненадолго останавливаемся у станций Войсковицы, Елизаветино, Волосово, Вруда, Молосковицы, Веймарн. Деревянные станционные строения утопают в зелени. Жара неимоверная. Не помогают открытые с обеих сторон вагона окна. Пассажиры, словно сонные мухи, пребывают в состоянии дремы. Все притихли, молчат, сидят с закрытыми глазами, дремлют. А мне хорошо. Сижу за столиком у окна, любуюсь всем, что открывается перед глазами. Последняя крупная станция перед Нарвой - Ямбург, уездный центр, расположенный на высоком берегу реки Луга. Сквозь листву лип и кленов за станцией виднеется улица, с деревянными домами, каменными казармами, облаками густой пыли. Спускаются июльские сумерки. Пассажиры начинают шевелиться, собирать вещи, так как большинство из них выходит в Нарве. Угостившая меня пирожками и морсом женщина, взявшая надо мной шефство, предупреждает, чтобы я по приезде в Нарву оставался на месте у окна, чтобы мать смогла меня увидеть.
 Проезжаем под аркой железнодорожного моста через Нарову. В темноте не разглядеть бурлящей внизу реки, зато отчетливо слышится гул нарвского водопада, заглушающий равномерный стук колес. Замелькали огоньки на стрелках. Стало светло от ярко горящих на высоких столбах керосинокалильных фонарях. Над узорчатым деревянным зданием железнодорожного вокзала белела доска, на которой черными буквами выделялась надпись "Нарва".
 Наконец я в объятиях матери. Делюсь впечатлениями о поездке, рассказываю, как меня обильно кормили совершенно незнакомые люди и, как бы в подтверждение своих слов. Сую ей неразвернутый пакетик с бутербродами, который получил еще в Петербурге.
 Наискосок пересекаем привокзальную площадь и мы дома. Мама живет на третьем этаже в мансарде гостиницы "Биржа". Небольшая уютная комната с широким окном, обращенным в сторону железной дороги. На столе меня ожидает вкусный ужин: холодный жареный цыпленок с салатом и ароматная клубника со сливками. Ем с аппетитом, слушаю, что говорит родительница, а усталость берет свое. Без уговоров сразу же лег в постель и моментально уснул.
 Утром следующего дня знакомлюсь с городом. Мама в роли гида и экскурсовода. За две недели пребывания в Нарве она успела познакомиться с достопримечательностями города довольно-таки подробно, так что, не задумываясь, основательно рассказывала об истории города.
 Выйдя из гостиницы, сразу же попадаем в Иоахимсталь, на широкую Петербургскую улицу, по обе стороны которой впритык друг к другу стояли деревянные дома. Среди них попадались и каменные, причем, в каждом доме находилось по торговле, а иногда и по две-три. Как и подобает глухой провинции, Нарва следовала её традиции. По товарам, висевшим внутри или выложенным у дверей, безошибочно можно было определить, что это за торговля. По огромному, окрашенному в желтый цвет, увесистому кренделю покупатель узнавал булочную. У дверей железомоскательной торговли висели дуги, цепи и тут же стояли ведра и деревянные шайки, а с окон бараночной, свешивались гирлянды баранок. Мама рассказывала, как внимательно купцы относились к своим постоянным покупателям, одаривая их подарками к Рождеству и Пасхе, разрешали покупать в кредит на заборную книжку. Раз в месяц покупатель обязан был полностью рассчитаться. Часто доверчивый купец бывал обманутым и никакой суд не мог встать на его защиту. Так как заборная книжка не являлась юридическим документом.
 Пересекаем первую поперечную улицу, именуемую Церковной. На её противоположных концах в окружении маленьких деревянных домов две церкви.
 На одном конце Кренгольмская Воскресенская церковь из красного кирпича, выстроенная в византийском стиле. На её закладке в 1890 году присутствовал император Александр 111 с императрицей Марией Федоровной. Освящал храм в 1896 году архиепископ Арсений.
 На другом конце улицы построен из серого нарвского плитняка лютеранский храм - эстонская Александровская церковь. Распластанная в ширину, она давит тяжестью мрачного камня, бесцветностью архитектурного решения, гнетет и проводит в уныние.
 Петербургская улица, как и все центральные улицы города, вымощена крупным круглым булыжником. От этого происходит тряска и шум от проходящего транспорта. На повороте высится каменное здание театра "Выйтлея", наполовину скрытое высоким забором, за которым находится склад материалов чугунно-литейного завода.
 Выходим на Петровскую площадь. В неё впадают многочисленные Петровские улицы под номерами. В западной части площади привлекает к себе внимание круглое здание из красного кирпича - водонапорная башня. Площадь покрыта тем же крупным булыжником. Казенка, ресторан, чайные и множество всяческих торговель - единственное, с позволения сказать, украшение площади, за которой следуют Ревельское шоссе, Почтамская и Германская улицы.
 Улицы у востоку от Петровской площади - Германская и Павловская ведут в старую, самую интересную часть города? в древнюю Нарву времен ливонских рыцарей и шведских завоевателей.
 Её центр составляет Вышгородская (главная улица старой части города), Рыцарская, Вирская, Рыночная, Гельзингерская, Кирочная, Булочная, Остерская, Ровяная, Богаделинская, Вдовья улицыДеревянные дома встречаются редко. Узкие, холодные, мрачные улицы переплетаются между каменными готическими зданиями. Их толстые стены покрывают остроконечные крыши, крытые черепицей. В домах высокие каменные порталы, украшенные изображениями мифических фигур, купидонов, русалок, звериных голов.
 Тяжелые кованные двери с большими врезными замками дополняют состояние средневекового течения времени. Улицы старой Нарвы не знают солнечных дней. Солнце на них не проникает. Путь ему преграждают высокие здания. Построенные почти вплотную друг к другу. Вровень с плитняковыми пешеходными панелями зияют заделанные могучими решетками окна глубоких подвалов, откуда веет сыростью и вечным холодом.

: 1. Рацевич, С. В. Глазами журналиста и актера : мемуары / С. В. Рацевич ; сост. В. С. Биргер. – Красноярское общество «Мемориал». 2. http://www.memorial.krsk.ru/