Черкасов Алексей Тимофеевич

Годы жизни: 1915-1973

Место рожд.: д. Потапово Даурской волости Енисейской губ.

Образование:

Годы ссылки: 1942-1943

Обвинение и приговор: Арестован 11.11.1937 г. Приговор - 10 лет лишения свободы (по ст. 58-10). Повторно арестован 21.03.1942 г. (по ст.11 УК РСФСР: применение мер медицинского характера).

Род деятельности писатель.

Места ссылки Минусинск.

А.Т. Черкасов родился в июне 1915 года в деревне Потапово, Даурской волости, бывшей Енисейской губернии в крестьянской семье (в 1960-е годы деревня исчезла под водами Красноярского водохранилища). Побывал в детдомах Минусинска и Курагино. Два года проучился в Красноярском агропедагогическом институте, затем уехал в Балахтинский район — проводить коллективизацию. На селе Черкасов задержался на добрых пятнадцать лет: работал агрономом в совхозах Красноярского края и северного Казахстана... В северном Казахстане в 1937 году Черкасов и был в первый раз арестован по ложному обвинению. Три года провел в тюрьмах, лагерях. Освобожден был в 1940 году, но через два года арестован вновь. В эти драматические годы были утрачены рукописи двух первых романов Черкасова "Ледяной покров" и "Мир, как он есть". После Минусинской и Абаканской тюрем Черкасов оказался в Красноярске. Будущая жена его, Полина Дмитриевна, вспоминает: "Приехал. А здесь снова донос, гнусные измышления о том, что он вовсе не писатель Черкасов, а какой-то проходимец, выдающий себя за такового. Дело дошло до того, что Алексей Тимофеевича упрятали в психбольницу..." Сама Полина Дмитриевна в те годы работала военным цензором. Знакомство ее с писателем вначале было заочным - через нее проходила переписка многих людей, в том числе и его письма к матери. Из них она узнала про его нелегкую судьбу, узнала, что его беспардонно — "шизофреник!" - выставили из редакции газеты "Советская Хакасия". И вот уже здесь, в Красноярске, засунули в "психушку". Узнав все это, Полина Дмитриевна отправились к нему на свидание, увидела вполне здорового, красивого молодого человека и поставила перед собой цель: вызволить его оттуда, во что бы то ни стало! Вспыхнувшее чувство любви и сострадания к невинно страдающему человеку потребовало многих жертв: родные от нее отвернулись, с работы выгнали. И все же любовь выстояла. Они поженились. "В стороне сибирской" - так называлась первая книга повестей и рассказов Черкасова; она вышла в Москве в 1949 году. Затем были повести "День начинается на Востоке", "Синь-тайга", "Лика", "Ласточка" и другие. Однако прославила и ввела его имя в мировую литературу трилогия, включающая романы "Хмель", "Черный тополь" и "Конь рыжий" с общим подзаголовком "Сказание о людях тайги". Популярность у трилогии была невероятной, вскоре она уже перешагнула пределы страны. Произведения Черкасова были переведены на многие языки, издавались в Югославии, ГДР, Бразилии... В 1969 году Алексей Тимофеевич переехал с семьей в Крым, а 13 апреля 1973 года умер в Симферополе от сердечного приступа. Почти 100 лет прошло со дня рождения А.Т. Черкасова... Сменялись поколения, вожди и эпохи, но читатели по-прежнему с удовольствием читают и перечитывают его увлекательные литературные творения, в которых безграничная вера в добро, которое обязательно восторжествует. Писатель эту веру выстрадал всей своей жизнью. Наконец-то наступило время сбывшихся надежд писателя, жаль только, что сам он не дожил до этого времени. Рецензии: Алексей Черкасов и его сказания о людях тайги Творчество Алексея Тимофеевича Черкасова отличает внутреннее единство. Оно и в глубинном чувстве родного края, присущем «Синь-тайге», «Ласточке», роману «День начинается», и в неразрывности личной судьбы его героев с природой и историей Сибири, и в нерасторжимости всего мира их взглядов, мыслей, настроений, их труда с сибирской действительностью. При этом «сторона сибирская» представлена А. Черкасовым в совершенно конкретном и неповторимом облике. Это Сибирь енисейская: могучий красавец Енисей, енисейская тайга, приенисейские города и села, главный город — Красноярск. Все в произведениях Черкасова узнаваемо, все рождает живое ощущение удивительной красоты, масштабности и богатства этого края. И если читателя- сибиряка его книги привлекают именно этой узнаваемостью изображенных в них мест, лиц, событий, бесконечно возникающими здесь прототипическими обстоятельствами, то интерес читателя за пределами Сибири они вызовут свежестью материала, неожиданностью ситуаций, неповторимостью тех жизненных судеб и человеческих отношений, которые складываются в своеобразных условиях «стороны сибирской», ее приенисейских, присаянских просторов. Одним словом, А. Черкасов — писатель до чрезвычайности сибирский, плоть от плоти сурового и прекрасного края. «Родился на Енисее, — сообщает о себе писатель в автобиографии, — в маленькой деревушке .Потаповой Даурской волости в семье крестьянина-бедняка— вернее: ремесленника — в 1915 году. Дед мой, Зиновий Андреевич Черкасов, на воспитании которого я находился в раннем детстве, был человеком образованным; книжником в некотором роде. По его рассказам, он происходил из ссыльных каторжан. Будто бы дед его, а мой прапрадед, Константин Петрович, был участником восстания декабристов, затем был сослан на вечное поселение в Сибирь... Хорошо помню, что у деда Зиновия хранилась какая-то родовая древняя книга и любимыми песнями деда были песни каторжан». О роли деда в своей творческой биографии А. Черкасов скажет самые теплые, проникновенные и благодарные слова. Дед был книжником, атеистом, прекрасным рассказчиком, человеком, постоянно подталкивающим внука к творчеству: «Сочинять начал очень рано, — вспоминает писатель. — Еще в детском возрасте лет 7—8 я сочинял стихи и записывал их в церковные книги, которые мне доставал Зиновий Андреевич. Фактически стихи писали вдвоем: я и дедушка. Дед потом читал эти стихи в сельской сборне, как церковные псалмы, что вызывало всеобщий смех. Так дед воевал с религией. Позднее, когда мы рыбачили на Енисее, дед говорил мне о таинствах великой реки, о природе и более всего — о значении художественного слова. Сам он никогда не говорил без сочных эпитетов, сравнений, словообразований. Он знал множество жизненных историй каторжан, беглых людей, ссыльных и всегда охотно рассказывал их. Сказок не терпел. В его преломлении будничная жизнь превращалась в сказку. . ..Никогда, ни до, ни после, никто на меня не имел такого влияния, как дед, Зиновий Андреевич». До чрезвычайности ценный материал для понимания творческих корней писателя А. Черкасова дает его повесть «Ласточка», в содержании которой многое восходит к его подлинной биографии, к действительным фактам его жизни. Со страниц ее встает образ босоногого, задиристого мальчишки, живущего в енисейской деревне с дедом и матерью, рано познавшего все тяготы бедной крестьянской семьи, но не утратившего при этом детской непосредственности и жизнерадостности.. Из повести читатель узнает, что дед Алехи при царе был волостным писарем и, следовательно, редким на деревне грамотеем, что «у дедушки дедушка каторгу отбыл» и что поэтому род их восходит к сосланному в Сибирь декабристу «какому-то мичману гвардейского экипажа, разжалованному и осужденному за участие в восстании против царя». Автобиографичны и другие факты из жизни героя: и то, что, желая видеть внука настоящим человеком, дед посоветовал матери отдать его в минусинскую коммуну «Соха и молот», и то, что, будучи тринадцатилетним, Алеха выдавал себя за пятнадцатилетнего, и то, как позднее стал студентом ' Красноярского агропедагогического института. Но дело не столько в этой верности внешним вехам биографии А. Черкасова, сколько в соответствии внутреннего мира героя духовным и нравственным исканиям писателя. Как многое, оказывается, в его ребячьем поведении, его детском отношении к миру и людям уже предопределяло облик будущего писателя, уже предвещало появление на свет натуры талантливой и незаурядной! И в том, как, не вынося жизненной скуки, жадно тянется он ко всему яркому и интересному, и в страсти к необыкновенным приключениям, и в поступках, полных озорства, смелости, вызова одновременно и религиозному ханжеству, и мещанской благопристойности, и в дерзких мечтах, когда вырастет, «Пушкиным стать или пароходы строить», и в осознании притягательной силы красоты, в чем бы она ни проявлялась — искусстве, природе, людях; и в пристрастии к стихам великого поэта, и в свободолюбии, усвоенном от деда, и в том особенном ощущении неразрывности своей с енисейской историей и природой — во всем этом и во многом другом, чем наделен герой, прорастает личность писателя, ставшего затем автором «Синь-тайги», романа «День начинается», сказаний «Хмель», «Черный тополь», «Конь Рыжий». Связывая воедино поэтический рассказ о детских и отроческих годах Алехи и реальный облик писателя Алексея Черкасова, мы верим, что черты характера одного могут стать чертами творчества другого, ясно представляем себе, как жизненные принципы воплощаются в принципы эстетические, житейская незаурядность переплавляется в писательский талант. Время, когда А. Черкасов вступил в сознательную жизнь, было трудным и неспокойным. Поэтому-то и не удалось завершить учебу в институте: жизнь позвала к активному участию в ее делах и событиях. В 1931 году, будучи студентом 3-го курса, А. Черкасов вызвался ехать добровольцем на работу в деревню и стал уполномоченным Минусинского окружкома комсомола по вопросам коллективизации и ликвидации кулачества. В 1932 году комсомол направил его в только что созданную Тюльковскую машинно-тракторную станцию Восточно- Сибирского трактороцентра. Юноше не было и 18 лет, когда он стал главным агрономом совхоза, взяв на свои плечи дело новое, неизведанное и ответственное: «Нам всем в ту пору приходилось и учиться, и работать. Дело было новое. Изучали и трактора, и технику ведения севооборота, и агрономию, и биологию. Учились заочно и очно; на семинарах, на курсах, без отрыва от производства, а более всего — на личном производственном опыте. 15-летний стаж работы в сельском хозяйстве дал мне богатейший материал наблюдений над жизнью, над преломлением социалистических основ в сознании простых людей». Мечта о писательском труде не оставляла А. Черкасова. Накопленный жизненный материал и природная творческая Фантазия, объединившись вместе, требовали выхода. Уже в начале 30-х годов он принимается за работу над большим романом из истории революционного движения Сибири. В 1933 году «Леляной покров» был завершен и отослан по адресу: «Москва. Максиму Горькому». Вскоре молодой автор был приглашен в Москву, где произошла его встреча с великим писателем и его женой М. Ф. Андреевой, а затем и с А. Н. Толстым. Роман был принят благосклонно, после доработки рукопись его готовилась к двухтомному изданию, как неожиданно- грянула беда. По ложному обвинению писатель был арестован, рукопись его книги изъята из издательства, а потом и вообще затерялась. Судьба как бы испытывала А. Черкасова на прочность писательского призвания. Еще не раз в жизни придется столкнуться ему со злом и неправдой, еще не раз обстоятельства окажутся сильнее и возьмут верх над высокими жизненными целями и еще не одну рукопись постигнет неудача. Ведь вот так же до издательской работы удалось довести роман «Мир. как он есть», посвященный времени от гражданской войны в Сибири до победы коллективизации, но стать книгой не довелось и ему. Был «заредактирован насмерть» роман «Славия». Но писатель не отдает себя во власть неверия и отчаяния. Воля к творческому труду и желание обрести своего читателя одержат в конце концов победу над всеми злоключениями и невзгодами. В 1944 году увидели свет его первые произведения: в издательстве «Советский писатель» - вышла книга «В стороне Сибирской», в журнале «Октябрь» был опубликован роман «День начинается на востоке». Впереди ждала работа над «Хмелем», «Черным тополем», «Конем Рыжим». Необычайно интересна биография трилогии, удивительна и сложна ее творческая история. Разгадать ее полностью, распутать все ее узлы и переплетения стоит большого труда, само по себе является большой исследовательской задачей. Из трех частей «Сказаний о людях тайги» наиболее популярным у читателя и освещенным в критике является «Хмель». Началом «Хмеля» послужили главы, напечатанные в журнале «Сибирские огни» в 1957 году. Затем под тем же названием произведение появилось в журнале «Нева» в 1961 году. И это уже были не главы, а целый, композиционно завершённый роман, повествующий о послевоенной жизни приенисейской таежной деревни. Главными его героями были Демид Боровиков и Анисья Головня, в драматических поворотах судьбы и сильных характерах которых угадывались черты биографии и личности самого писателя. Сравнение двух журнальных вариантов «Хмеля» убеждало в том, что хотя время и место действия, а также многие герои в них совпадали, различия между ними были столь велики, что невольно возникал вопрос: да тот ли это роман? «Хмель> ли это? И вот уже тогда перед читателем в полной мере стали раскрываться особенности творческой манеры писателя, обладающего неистощимым даром фантазии, в достоверно очерченных рамках времени дающего волю вымыслу, способного представить действие, судьбу и характер героев во множестве вариантов: «Варианты, варианты, варианты...— удивляется один из исследователей творчества А. Черкасова.— Несть им числа! «Красивая вдова», «Белая Елань», «Хмель чернолесья», «Трезвость», «Мерою жизни», «Черный тополь»... Все это — написанные или задуманные, законченные или отвергнутые самим автором части «Сказаний». И каждая часть - в свою очередь — в нескольких редакциях. И все — «Хмель». Годы труда. Обилие материала»*. При этом наглядно выявилась еще одна особенность творческого метода А. Черкасова — органическая соотнесенность современности с историей. Обеспечить картине современной жизни прочные исторические тылы, проследить родословную героев, выявить генетические основы их характера — это лежало в основе творческого замысла «Сказаний». И то, что творческая биография писателя началась значительно раньше, чем появились в печати его книги, тоже имеет значение для понимания творческой истории трилогии. Как ни печально складывались обстоятельства раннего творчества, работа над рукописями «Ледяной покров», «Мир, как он есть» и другими не пропала даром. Здесь уже прорастал замысел огромной книги о многих поколениях сибиряков, здесь вызревало зерно будущих «Хмеля», «Черного тополя», «Коня Рыжего». Здесь лежала предыстория жизни Демида Боровикова и Анисьи Головни, скрывались истоки их «сибирского» характера. Кстати, это объясняет и тайну плодовитости писателя в годы, которые отделяют «невскую» редакцию «Хмеля» от произведения под тем же названием, но включившем в себя две новые части «Крепость» и «Корни и листья» и в этом виде вошедшем в 1964 году в «Библиотеку сибирского романа». Теперь то, что составляло содержание первых вариантов «Хмеля», отошло в книгу «Черный тополь», героями же «Хмеля» стали те далекие предки нынешних сибиряков, которые бежали в далекий край «со всей России-матушки» и которым выпало на долю первыми «проходить» Сибирь в надежде найти здесь волю, правду, счастье. Так в нарушение привычной последовательности творческого процесса писатель познакомил читателя сначала с концом своей книги, с тем, что составляло уже итог жизненных исканий многих поколений его героев-сибиряков. Но интересно, что при всех взрывах и переворотах, происходивших в творческой лаборатории А. Черкасова, они не влияли на внутренний характер композиции «Сказаний о людях тайги». Хронологическая последовательность событий нарушается за редким исключением, писатель лишь иногда использует ретроспективный план повествования, избегает временных отступлений, наплывов, перебивов. Время течет вольно, естественно, широко. Оно — важная эстетическая категория трилогии, в призме его просматривается человек в отношении к истории, эпохе, обстоятельствам. В литературе найдется немного произведений, характеризующихся таким захватом времени: более ста лет охватывают события, изображенные в нем. Повествование начинается с рассказа о том, как бежавший с этапа декабрист Лопарев попадает в старообрядческую раскольническую общину старца' Филарета, расположившуюся на берегу Ишима и пробирающуюся в глубины Сибири — подальше от царской и крепостной неволи, «чтоб царские слуги рукой не достали». Так в самом начале «Сказаний» сталкиваются два разных пути поисков правды. Казалось бы, объединиться этим людям в борьбе против общего врага и пойти одной дорогой... Но, верный исторической истине, писатель показывает, какая глубокая пропасть непонимания лежит между ними и как в действительности далеки они друг от друга. Хотя раскольникам импонирует человек, как и они, страдающий от царских, законов, «в цепи закованный по рукам и ногам», но он «барин» и не могут они поверить в искренность его отношения к черному народу: «Не прислонится белая кость к черной мужицкой кости». Никогда не забудет старец Филарет, что отец его был забит плетьми дедом нынешнего декабриста, а сам Лопарев со страхом и растерянностью взирает на тот народ, который предстает перед ним в результате близкого знакомства и все решительней опровергает абстрактно-умозрительные представления о нем: «Русь! Какая же ты дремучая и непроглядная! А я-то знал Россию петербургскую, невскую...» И не случайно представляется гибель Лопарева от рук фанатически настроенных мужиков-раскольников, так и не преодолевших недоверия к нему. Нет, история еще не готова дать ответ на коренные вопросы жизни, и в художественно убедительной форме стремится писатель довести до читателя мысль об исторической обусловленности путей борьбы за правду: «По всей России вопль и стон. От поколения к поколению одно и то же: холопы под барином, барин — под царем, царь — под богом, а бога никто не видывал, никто его голоса не слыхивал». Неистово, до исступления молились в неведомое, не получая ни ответа, ни поддержки... Из века в век: «Глас вопиющего в пустыне...» Широкие картины сибирской действительности на протяжении более века убеждают в том, какими мучительно сложными путями шел народ к обретению воли и счастья и как многие из этих путей оказывались ложными, ошибочными, тупиковыми. В поисках желанного Беловодьюшка, прекрасного края изобилия, добра и справедливости, бегут раскольники сначала в Поморье, потом в Сибирь, но путь религиозного спасения от социального зла показан в трилогии А. Черкасова как один из самых ложных и несостоятельных. В этом смысле «Сказания о людях тайги», его первая книга «Хмель» в особенности, относятся к числу произведений, где мертвящая власть религии над человеком обнажается с беспощадной силой художественных образов. «Не ведаем мы оков, не знаем сатанинских печатей и списков»,— говорит про свою общину Филapeт, но в словах старца Все — ложь. Вместо оков крепостных крестьяне-раскольники попали в оковы религиозные, вместо неправедной власти царя ощутили жестокую силу старообрядческой законности, словом, одна крепость сменилась другой, не менее всесильной и подавляющей. При ближайшем рассмотрении старообрядческая община оказывается ничем иным как повторенной в миниатюре самодержавно-крепостнической Россией, где тирания помещичья уступает место безграничному своеволию старцев — будь то Филарет, Елисей или Калистрат, где под видом радения за чистоту веры скрывается жажда утвердить свое господство над единоверцами, завладеть посохом и четырехфунтовым золотым крестом духовника, где массу общинников держат в беспрекословном повиновении угрозой пыток, истязаний и судных спросов: «Как бары да дворяне тиранят народ, так и сам народ промеж себя стал тиранить друг друга да мучить да изводить». Сменяя одна другую, проходят перед читателем страшные, леденящие душу картины религиозного изуверства, жертвой которого становятся безвинная Акулина с ее шестипалым младенцем, маленький сын Ефимии Юсковой — Веденейка, сама Ефимия, обвиненная в еретизме. В этих, может быть, иногда и грешащих известной долей натуралистической чрезмерности сценах наглядно обнажается как антигуманистическая суть, так и внутренняя беспомощность религиозной идеи, неспособность объединить людей в борьбе за чистое и справедливое дело. Страницы, посвященные жизнеописанию общины Филарета, относятся в «Сказании» к числу тех, что читаются с захватывающим интересом. Автор предстает как знаток религиозной обрядности, всех особенностей общинно-старообрядческого быта. В его удушающей атмосфере нет места живому чувству и искренним порывам мысли, все подчинено мертвящей силе старообрядческого устава, но практический расчет проникает и сюда. Читатель воочию убеждается в том, что даже в момент своего духовного апофеоза, так сказать великого исхода в Сибирь, старообрядчество уже было чревато глубокими социальными противоречиями, уже тогда оно было лишено желанного единства и общих целей. Под личиной преданности религиозной идее многие из общинников умело маскируют, мирские интересы, преследуют свою корысть и выгоду. Хитрому, прижимистому Третьяку, главе рода Юсковых, община нужна лишь как прикрытие, как способ сохранить награбленное золото и, довезя его до Сибири, пустить в предпринимательский оборот. Разными путями и средствами показывает писатель социальную неоднородность общины и, в частности, глазами декабриста Лопарева, которого поражает богатое устройство даже временного становища Третьяка и нищенский образ жизни основной массы переселенцев-раскольников: «Спустились в землянку. Спертый затхлый воздух и сумерки среди бела дня. Вместо двери — камышовый полог в полроста... Ни лежанки, ни рухляди. Сразу от порога — дымная печурка. Сверху — дыра в накатном потолке, чтобы дым из печурки выходил на волю. На умятом сене — пятеро малых полуголых ребятишек, девочки или мальчики, не разглядеть впотьмах. Три сколоченных плашки вместо стола. Чугуны, пара кринок, краюха углистого хлеба, состряпанного вместе с охвостьями и землей». Плодами общинной работы и здесь пользуется избранное меньшинство. «Нищенство — не грех, коль все нищие, — размышляет Ефимия. — Да не все в общине худо так живут — то грех. Одним три куска. Говорят, мало. Дай еще три. Другим — ни одного куска, не ропщут, а молются». Но время идет и все больше людей проникается недоверием к слепой вере. Разубеждается в истинности Филарётовой крепости Ефимия; после многих жизненных испытаний превращается в яростного богоборца Мокей Боровиков, сын самого Филарета. Ослабленная внутренними распрями, гонимая властями, распелась община Филаретова еще на пути в Сибирь и, когда добрались до благословенного Енисея, пошли от нее разные толки религиозные — тополевцы, дырники, рябиновцы и были они все той же отчаянной попыткой предоставленного самому себе и утопающего в дремучем невежестве народа найти смысл жизни, настоящую дорогу к воле, счастью, справедливости: «Двести дворов в Белой Елани и сорок разных толков и согласий, а правды человеческой нету. У кого что спросишь?» Первая часть романа «Хмель» — "Крепость" заканчивается приходом раскольников на Енисей, а вторая — «Корни и листья» открывается событиями, происходящими уже по истечении тридцати лет. Все глубже укореняются Боровиковы и Юсковы на сибирской земле, все шире и жизненно необходимей становятся их связи с другими поселенцами, среди которых — Вавиловы, Валявины, Зыряны, но при этом неизменным остается особо пристальное внимание А. Черкасова к потомкам рода Боровиковых, побегам корня Филаретова. Композиционная особенность «Сказаний» состоит в том, что А. Черкасов вводит в действие представителей отдельных поколений этих семей поочередно, как было уже сказано, без нарушения хронологической последовательности, без использования ретроспективных планов. Филарета сменяет Ларивон, Ларивона — Веденей, затем надолго входит в повествование Прокопий Веденеевич, наконец, его сыновья — Филимон, Тимофей, Демид. Вторым, но тоже крупным планом подается история рода Юсковых. Это разбогатевший правнук Третьяка Михаила Михайлович Юсков, живущий в Красноярске, пайщик трех акционерных обществ, в доме которого набравшая .силу сибирская буржуазия, играя в либерализм и демократию, мечтает о революции. Это Елизар Елизарович Юсков, миллионщик азиатского типа, по- прежнему живущий в Белой Елани, но уже успевший прибрать к рукам всю округу в.<полном соответствии со своим исходным девизом: «Жми-дави и вся статья жизни». Это его дочери — Дарья и Евдокия, каждая из которых по-своему пытается вырваться из-под деспотической воли отца и проходит тернистый путь поисков места и смысла жизни. И, наконец, последняя представительница этого рода в трилогии — Анисья Головня, чья судьба предстает в тесном переплетении с судьбой последнего из Боровиковых — Демида и повествование о которых автор доводит до середины 50-х годов. И чем ближе к современности, тем шире становится захват жизни, тем чаще выходит оно за пределы Белой Елани, переносится то в Минусинск, то в Красноярск, даже в Петербург, тем большее число героев вовлекается в действие, тем сложнее и напряженнее становятся конфликты. Каким бы глухоманным углом ни была Белая Елань, но общие для всей России процессы захватывают и ее. Вот уже входят в жизнь героев «Сказаний» Ленский расстрел, империалистическая война, революция. Неумолимый ход времени разрушает замкнутость и неподвижность старообрядческого быта. Не хотят больше мириться с порядком, диктуемым дремучим уставом тополевого толка, сыновья Прокопия Веденеевича. Становится рабочим железнодорожного депо в Красноярске Тимофей, бежит из затхлого мира родительской молельни Демид. И сами белоеланцы уходят в широкий мир, и в Белую Елань приходят люди со стороны. Зазвучало здесь непонятное слово «сицилисты», появились политические ссыльные. И вот уж пламя гражданской войны озарило Сибирь, размежевав Белую Елань . на два непримиримых лагеря. И колчаковщину, и белый террор познало сибирское крестьянство. Многие из кержаков-староверов стали партизанами и кровью своей породнились с Советской властью. В водоворот исторических событий оказались ввергнутыми даже такие кондовые старообрядцы, как Прокопий Веденеевич, который пытался сначала поднять восстание против «анчихристовой» Советской власти и поджечь ревком, а потом сам погиб от плетей карателей-белобандитов. И через трудное время коллективизации проводит своих героев А. Черкасов, и через Великую Отечественную войну и послевоенные годы. Бешеная круговерть человеческих страстей, тугой клубок житейских интересов, запутанные до беспредельности судьбы... Как при таком огромном захвате времени, насыщенности событиями и богатстве действующих лиц придать всему действию трилогии необходимое идейно- эстетическое единство? И как сохранить при этом непрерывность художественной мысли и всего эмоционального тона? Прежде всего, конечно, необходимо обратить,, внимание на ту идейно-эстетическую нагрузку, которую несет в трилогии Время. Оно активно, действенно, к мысли о нем постоянно взывает автор, и мысль эта является одним из важных структурообразующих начал повествования. «Время! Кто знает, что такое время, истинный смысл его? Смутные ли, беспокойные тени былого, как лучом прорезали нашу память, говорят нам о времени минувшем, незабвенном!» Чаще всего размышления о времени носят авторский характер и определяют эмоциональный настрой целых глав книги, иногда же они принадлежат героям и являются своего рода камертоном к их внутреннему состоянию: «Время не конь, не объездишь, не уймешь — летит, мчится, а куда? И как там будет завтра, послезавтра? Погибель или здравие? К добру или к худу утащит за собой суматошное время?..» Это как бы эпиграф ко всей судьбе хорунжего Ноя Лебедя — главного героя романа «Конь Рыжий». Если в начале повествования время течет медленно и тягуче, почти не различимым по годам, слабо расчлененным на хронологические вехи потоком, то чем дальше, тем стремительнее становится его движение, тем весомей, значительней и объемней воспринимается каждая его единица — и год, и день. Так появляется роман «Конь Рыжий», написанный позднее других книг трилогии, уже в 1972 году, но в последовательном развитии ее действия занимающий место между «Хмелем» и «Черным тополем». Он как бы восполняет тот временный пробел, который возник между событиями «Хмеля» и «Черного тополя», и обращен к тому промежутку времени, когда под ударами внутренней и внешней контрреволюции пала Советская власть на всей территории Сибири, и Красноярск тоже оказался во власти белогвардейского террора. Не более двух лет охватывает повествование в романе «Конь Рыжий», но это короткое время наполнено такой исторической энергией, что по значимости превосходит десятилетия предшествующего развития. И только в этой внутренней динамике Времени, изображенного в «Сказаниях», находит объяснение видимая, внешняя несоразмерность временных границ «Хмеля», «Коня Рыжего» и «Черного тополя». Писатель нашел действенное средство укрепить внутреннее единство растянутого на многие десятки лет повествования, создав два очень своеобразных образа. Один из них — черный тополь, святое дерево тополевцев, возросшее на могиле каторжанина, воспринимается как символ окружающей темноты, религиозного оцепенения, людских ошибок и заблуждений в поисках веры и истины: «Щли годы и годы... Менялись поколения, времена, нравы, а старый тополь все так же шумел... Костляво-черный в зимнюю прру, белый от куржака в морозы, огромный и величественный в зеленой шубе возвышался он, как загадочный свидетель минувших времен, чтобы потом, на страшном суде, дать показания о всех бедах и преступлениях, свершенных людьми на его веку». И не случайно стихийный протест героев-правдоискателей против дремучести старых порядков часто обрушивается на тополь: десятилетний Тимоха Боровиков срубил его вершину, желание «грабануть его под самый корень» постоянно испытывает Демид. Но и расщепленный грозовым ударом, с черным, вместо вершины, огарышем, давно засохший на корню, долго еще стоял черный тополь, безмолвно напоминая о прошлом, свидетельствуя и о неумолимом ходе времени, и о цепкой силе старых обычаев. Еще более существенную роль в идейно-эстетическом креплении такого специфического повествования, какое развернуто в «Сказаниях», играет образ Ефимии Юсковой. По длительности пребывания на страницах одного произведения у этой героини, пожалуй, нет соперников. Автор провел ее через разные эпохи русской жизни, сделал свидетельницей многих исторических событий XIX и XX веков, начиная с нашествия Наполеона и кончая пришествием на Русь нового «анчихриста» — Гитлера. В трилогии она предстает как связующее звено между прошлым и настоящим, между многими поколениями героев «Сказаний». Своей памятью о них она как бы скрепляет длинную цепь событий, придает им единство смысла и цели, усиливает ощущение преемственности в поисках смысла жизни. Интересно, что писатель часто напоминает о возрасте Ефимии: бегущие годы ее жизни часто служат определителем исторического времени. В тот год, когда она встретилась с беглым каторжником Лопаревым, ей было 25 лет, когда после долгого отсутствия появилась в Белой Елани в гостях у Ларивона Филаретовича, ей уже 55 лет: это значит идет 61-й год XIX века. Уже в XX веке довелось войти ей в дом очередного потомка Боровиковых — тополевца Про-копия Веденеевича, 112-летней старухой встретить революцию, дожить до Великой Отечественной войны. Писатель сделал Ефимию носительницей здравых и гуманных идей. Она изображена в ореоле мученичества и самоотверженного служения людям. В ней живет неукротимый дух свободолюбия, защиты прав и достоинства человека, убеждения в равенстве всех людей на земле: «Человек — земное светило, и от рождения каждый равен другому». Она не устает обличать и дикость кержацких обычаев и неправедность православной церкви. В ней неиссякаема вера в конечное торжество разума человеческого, его способность «пробить тьму невежества». Высший смысл земного бытия заключен для нее в духовных поисках: «Коротка и прискорбна жизнь человека, если он помышляет о деньгах и богатстве». Можно и далее характеризовать взгляды героини, но и без того видно, что Ефимия предстает перед читателем как истая правдоискательница, осознанно и активно отстаивающая свои принципы. «Моя вера — вся в поисках, как темная ночь в звездах, когда на небе нет тучек, — говорит она. — Ищу правду. Как жить и что надо делать, чтоб счастье иметь». Автор настоятельно подчеркивает глубину воздействия Ефимии на окружающих: зажигательный характер ее страстных проповедей, увлекающую силу примера собственной жизни. «Если бы все были такими, как бабушка Ефимия — хорошо бы жилось на свете», — убеждена Дарьюшка Юскова. Своеобразие и идейно-художественные достоинства образа Ефимии неоднократно были отмечены в критических работах о творчестве А. Черкасова. Но давая высокую оценку содержательной стороне художественного образа Ефимии, необходимо учитывать его особую эстетическую природу. Все порывы Ефимии к правде носят романтический характер, в ее программе нет и грана социально-исторической конкретности. Ее протест против господствующего зла лишен классовой и политической опоры, лежит в русле морально-этических требований и абстрактно-гуманистических упований. Более, чем другие, характер Ефимии предстает в отвлечении от конкретных обстоятельств жизни. Отсюда отсутствие в ее языке необходимого сибирского колорита и естественности разговорной речи; отсюда торжественно-библейский склад и проповедническая витиеватость ее слога. При этом идейная, программная, дидактическая нагрузка на образ оказывается непомерно велика. Порой автор вкладывает в уста героини такого рода суждения и оценки, которые вступают в конфликт с психологической природой ее личности и характера. Одним словом, Ефимия — образ не столько реалистический, сколько просветительско-романтический. В трилогии А. Черкасова Ефимия — не единственный образ, эстетическую природу которого нельзя определить, исходя из требований реализма. Как известно, реализм исходит из строгой социально-психологической обусловленности всего строя мыслей и поступков героя, но этим требованиям не подчиняется и образ Дарьюшки. По всему видно, что она тоже относится к числу любимых героинь писателя, ей тоже, как и Ефимии, он передал многие свои мысли о мире, времени, человеке. С болезненной остротой воспринимает Дарьюшка нечистую атмосферу лихоимства и жадности, царящую в домах сибирских миллионщиков, ее давит сознание вины перед ограбленным народом и она как бы принимает на себя тяжесть искупления чужих грехов. Доведенная до безумия и деспотической властью отца и непосильностью взятой на себя духовной ответственности, Дарьюшка и в этом состоянии продолжает обличать мир насилия и жестокости, произносить речи, наполненные символикой и пророчествами: «Настанет день, когда с каждого спросится, как он живет. Добром или злом? Тиранством или мученичеством? и тогда каждый станет лицом к солнцу и все увидят, какое у кого лицо. Никто ничего не спрячет». Правдоискательство доведено в ней до размеров всепоглощающей страсти, всеохватывающей черты характера, но читатель убеждается в том, что и в данном случае оно почти не соприкасается с реальными процессами жизни; не идет дальше отвлеченно-идеалистических представлений о добре и зле: «Да разве такая судьба России, чтоб на веки вечные черной и тюремной быть?» — восклицает Дарьюшка. Она говорит о неизбежности революции, но мыслит ее как «революцию в душе человека». Через образ Дарьюшки писатель показывает историческую бесплодность поисков правды вне путей социального и политического развития России, но нельзя сказать, что он в принципе отрицает значение тех поисков, которые лежат в русле общегуманистических идей. Для него они неизбежный и необходимый этап духовного развития человека, отправной пункт к обретению действенных средств борьбы за справедливость. В этом убеждает еще один герой трилогии — Ной Лебедь из «Коня Рыжего», которого стихийная вера в торжество добра и разума, своего рода нравственно-этический максимализм привели в лагерь большевиков, как бы подтверждая непреложность истины, что именно они конденсировали в своем деле все чистое, светлое, подлинно человеческое. Беда Дарьюшки 6 том, что в своих духовных исканиях она остановилась на абстрактно-гуманистических порывах к добру, что само это понятие не наполнилось в ее сознании социальным смыслом. Но такого рода герои, как Дарьюшка, несмотря на ошибочность их пути, в «Сказаниях» не подлежат развенчанию. Читатель ощущает авторскую волю, твердую установку на заданность характера. Он как бы вступает с писателем в определенный сговор, принимая романтическую условность героини, не требуя от ее слов и действий строгой социально-психологической мотивированности. Исходно- эстетические принципы создания образа таковы, что, как и в случае с образом Ефимии, исключают возможность оценки по законам реалистического искусства и его жанров. В «Хмеле», «Черном тополе», «Коне Рыжем» велика доля исторического материала, но не всякий роман о прошлом называют историческим и в данном случае история привлекает автора возможностью не столько воспроизвести события во всей "их полноте, точности и достоверности, сколько выверить определенного рода духовные и нравственные истины опытом прошлого, прослушать голосом Времени. Писателю важно передать лишь общий дух эпохи, очертить ее контуры, но оказавшись внутри его, уже не ограничивать себя в свободе вымысла и творческой фантазии. И свое главное произведение А. Черкасов не назвал ни романом, ни тем более историческим романом или эпопеей, как это сделали за него критики, он назвал его «Сказаниями», тем самым как бы заранее отводя многие критические упреки, как бы обосновывая свое право на домысел даже в изображении реальных лиц и событий, на создание образов просветительски-романтического плана, таких, как Ефимия и Дарьюшка, на использование средств реалистического изображения действительности наряду с условно-романтической поэтикой; в частности, такого приема, как стилизация, как проступающая местами сказовая манера повествования. Отсюда идет деление не на главы, а «завязи», отсюда — «напутное слово», «аполог» и т. д. Из трех книг «Сказаний о людях тайги» критериям исторического романа более всего отвечает «Конь Рыжий», особенно в той его части, где изображен Красноярск трагических-дней падения Советской власти, разгула белогвардейского террора, деятельности большевистского подполья, где в качестве героев появляются реальные исторические лица — большевики Г. Вейнбаум, Т. Марковский, А. Лебедева, белочешский офицер Гайда и другие, но и эту книгу А. Черкасов тоже назвал «Сказаниями». Большинство его героев уже было знакомо читателю по вышедшим ранее книгам «Сказаний», но главное место в новом романе занял герой, стоящий несколько особняком в общей массе действующих лиц трилогии. Это казачий хорунжий Ной Лебедь по прозвищу Конь Рыжий, через образ которого произведение оказалось круто повернутым к проблеме сибирского казачества, его судеб, роли и места в революции. Роман более, чем другие книги «Сказаний», монографичен: обращенность к судьбе одного героя здесь проявлена более четко. И все-таки это не отдельный роман, а весьма органическая часть «Сказаний», и делает его таковым не столько общность основных героев, сколько единая эстетическая концепция. Как и большинство других героев «Сказаний», Ной Лебедь идет путем духовных и нравственных исканий. Основу его характера составляет своего рода этический максимализм, заявленный им в словах: «Совесть мою никто не свергнет. И честь. На том весь белый свет стоит». Именно совесть и честь, врожденная «мудрость души» приводят его к большевикам, к постепенному отказу от политического невмешательства, к активному участию в революции и гражданской войне. В образе Ноя автору особенно дорога мысль о связи общечеловеческого этического кодекса с жизненными принципами большевизма; участием Ноя, незыблемо верящего в добро, совесть, любовь, как бы оправдана неизбежная жестокость революции, ее кровь, смерть, жертвы. Но и такой образ, как Ной Лебедь, тоже может быть понят только в жанровых рамках сказаний, ибо писатель не всегда входит в социально-психологические мотивы его поступков, не столько анализирует, сколько декларирует его убеждения, взгляды, мысли — всю его этическую программу. Вообще «Сказания о людях тайги» дают основание говорить о том, что в них сосуществуют два уровня художественных ценностей. В основу создания одних положены принципы, близкие романтической поэтике, в основу других — принципы строгого реализма. Реалистическое мастерство А. Черкасова в «Сказаниях» с особой полнотой раскрывается в изображении жизни сибирского крестьянства. Здесь привлекает и сочный колорит сибирского пейзажа, и живость народного языка. Здесь позволительно говорить о высоком искусстве бытовой живописи, яркости нравоописательных сцен, жизненно-убедительных характерах. Читателю, несомненно, запомнится колоритная фигура Прокопия Веденеевича, в характере которого, как хмель в кустах чернолесья, .причудливо переплелись, скрутились в тугой узел и кержацкая дремучесть, и фанатизм ревнителя старой веры, и неистребимая потребность любви, тепла, участия, и мужицкое трудолюбие: «костлявый, жилистый, высокий, неласковый на слово, не ведавший ни любви, ни жалости к ближним, сызмала привык он к такой работе, когда от собственной соли расползаются рубахи, а на ладонях нарастают сухие мозоли в палец толщиной, что конские копыта». До чрезвычайности интересен тип человеческого поведения представленный в образе Филимона Боровикова. «Увалень» и «мякинная утроба» с виду, в действительности это хитрый, жадный, изворотливый мужик, поражающий силой своей приспособляемости к любой власти и режиму. С глубоким проникновением во внутренний мир человека, прожившего всю жизнь в плену религиозного оцепенения и мелочного стяжательства, выписан образ Меланьи. Не оставит читателя равнодушным характер Агнии Вавиловой, привлекут своей неповторимостью судьбы многих других героев. Но каким бы разнообразием человеческих судеб, типов поведения, характеров не отличались «Сказания», все подчинено в них единой эстетической цели, все соотнесено., с авторской концепцией мира и человека. Воедино связывая цепь времен конкретными судьбами людей — декабриста Лопарева, раскольницы Ефимии, большевика Тимофея Боровикова, Алексей Черкасов убедительно показывает, как неистребимо в человеке стремление к свободе, как преемственно — из поколения в поколение углубляется его представление о смысле жизни, правде, счастье. Такова главная идея трилогии А. Черкасова, ее концепция и пафос. «Сказания о людях тайги» — книги о прошлом Сибири, но читая их, каждый получит богатый материал для раздумий и о современном мире, и о месте человека в нем. Л. Якимова Сказание о людях Сибири // Хакасия, № 191 (21798) от 8 октября 2010 До Ивана Говорченко редактора в “Советской Хакассии” менялись довольно часто. И виной тому стукачество. Оно, “родимое”, попортило жизнь многим журналистам. Одной из таких жертв стал известный писатель Алексей Черкасов. Автор трилогии, посвященной старообрядцам Сибири (“Хмель”, “Конь Рыжий”, “Черный тополь”), как и Александр Бушков (читайте в № 168 от 7 сентября 2010 года), тоже работал в областной газете, только заведующим отделом сельского хозяйства. Как-то раз он с коллегами по работе отправился в “Голубой Дунай”. Так в народе прозвали питейное заведение на улице Хакасской. Посидели они там какое-то время и пошли дальше. Проходя мимо театра (теперь это Центр культуры и народного творчества имени С.П. Кадышева), один из них предложил заглянуть в буфет. Черкасов не захотел. “Пусть буфет горит синим огнем!” — крикнул Алексей Тимофеевич, не придавая значения сказанному. Казалось бы, что такого, человек навеселе, мало ли чего сболтнешь! Однако сия фраза сыграла ключевую роль в жизни писателя. По словам Марии Чертыковой, он был арестован “за попытку сжечь культурное учреждение”. Однако имеется еще одна формулировка обвинения. По данным красноярского общества “Мемориал”, 21 марта 1942 года Черкасова обвинили в том, что он “систематически проводил контрреволюционную агитацию клеветнического и пораженческого характера”. С объявлением приговора, кстати, никто не торопился. Шли месяцы, и только в мае 1943 года свершилось чудо. И краевая прокуратура, и краевой суд дело закрыли. В 1950-е годы Алексей Тимофеевич был реабилитирован полностью. Это, напомним, те сведения, которые дает красноярский “Мемориал”. Но есть и другие данные, рассказывающие о неизвестных страницах жизни Алексея Черкасова. Возьмем, к примеру, статью Галины Эйснер “Дом писателя на Паровозной”, опубликованную в № 8 газеты “Красноярский рабочий” от 28 февраля 2007 года. В ней черным по белому пишется о том, что Алексею Тимофеевичу в те дни грозил даже расстрел. Кабы его не признали невменяемым и не отправили лечиться в Красноярскую психиатрическую больницу, мир так и не узнал бы о писателе Черкасове. Но вместо расстрела, по иронии судьбы, он “нашел” жену. Точнее, Полина Москвитина нашла его сама. Работала она цензором НКВД. По долгу службы ей приходилось читать письма больного Черкасова к матери. Переписка настолько впечатлила девушку, что она решила познакомиться с Алексеем, придя как-то раз в психбольницу. С ее легкой руки он был освобожден. А с ее “помощью” собранный в библиотеках материал о старообрядцах лег в основу той самой трилогии “Сказание о людях тайги”. Кто помнит, продолжение “Хмеля” — “Черный тополь” и “Конь Рыжий” написаны в соавторстве с Полиной Дмитриевной. Этот срок был не единственным в жизни Алексея Черкасова. Уроженец деревни Потапово, тогда еще Даурской волости Енисейской губернии (она сейчас покоится под водами Красноярского моря), испытал на себе всю мощь сталинских репрессий еще в 1937 году. Выпускник Красноярского агропедагогического института работал агрономом в одном из колхозов Северного Казахстана. Он был арестован 11 ноября райотделом НКВД. Причина — “проведение контрреволюционной агитации, направленной против политики ВКП(б) и мероприятий Советской власти, и незаконное хранение огнестрельного оружия”. Назначенная ему мера наказания — 10 лет лишения свободы. Так “враг народа” и “турецкий шпион” отправился строить Волго-Донской канал. Через два года, правда, с него сняли судимость и даже выплатили компенсацию за все время заключения (поспособствовала “кампания против клеветы”, которую на посту наркома внутренних дел проводил Лаврентий Берия), однако радоваться свободе, как вы уже знаете, пришлось недолго. О тех годах Алексей Тимофеевич вспоминал так: “Я прошел 33 тюрьмы, повидал отбросы человеческие всех рангов и степеней, но не стал моральным уродом благодаря вере в новое предназначение... Эти дни я не потерял даром. Для того, чтобы стать писателем, пишущим о живом человеке, надо было побывать и в заключении, и повидать людей, чьи мысли и дела — все внутреннее содержимое — видны как на ладони. Ну а там, куда меня ведут, оно еще виднее”. ОДНАКО не журналистика, а писательство стало делом жизни Алексея Черкасова. И оно, к слову говоря, сопровождалось определенными трудностями. Судите сами: в 1934 году был написан роман “Ледяной покров”, который он послал самому Максиму Горькому. Тому рукопись понравилась. А чтобы воплотить все написанное в книгу, понадобилась некоторая доработка. С этой целью Горький и вызвал Черкасова в Москву. Жил начинающий писатель в доме классика целых три месяца. Подготовленная к печати рукопись даже ушла в типографию, но до читателя она так и не дошла. Весь тираж был изъят и уничтожен. Тогда это стало для него ударом, но на фоне всего того, что происходило дальше, все это можно с уверенностью отнести к безобидному щелчку судьбы. “Ледяной покров” так и не увидел читателя. Как, впрочем, и другой роман — недописанный “Мир, как он есть”. Зато поклонникам творчества сибирского прозаика, который отметил бы 2 июня этого года свое 95-летие, остались такие произведения, как “День начинается на Востоке”, “Лика”, “Человек находит себя”, “Ласточка”, “Синь-тайга”... В 1967 году за роман “Черный тополь” Алексей Черкасов был награжден орденом “Знак Почета”. Алексея Тимофеевича не стало 13 апреля 1973 года. Он умер в Красноярске, но похоронен был в Симферополе. Памятник на могиле писателя, говорят, помог поставить Константин Симонов. По воспоминаниям жителей Курагинского района (здесь проходило детство писателя), Алеша рос довольно задиристым мальчиком. Любил подраться, а особенно — посмешить окружающих, за что его в родной деревне прозвали клоуном. Начнет порой что-нибудь изображать, привлечет к “процессу” коня Архимандрита. Все хохочут — и ему весело. Видимо, тогда-то он и исчерпал отпущенный ему судьбой лимит веселья.

Произведения А.Т. Черкасова:

1. Черкасов, А. Т. В стороне сибирской : повести и рассказы / А. Т. Черкасов ; худож. Г. Кранцов. — М. : Сов. Писатель, 1949. - 200 с.: ил.

2. Черкасов, А. Т. В стороне сибирской : повести и рассказы / А. Т. Черкасов. - М. : Изд. дом «Дрофа», 1993. - 326 с.

3. Черкасов, А. И. День начинается; Синь-тайга ; Ласточка : роман и повести / А. Т. Черкасов ; ред. И. И. Пантелеев ; послесл. Л. Якимовой. - Красноярск : Кн. изд-во, 1975. - 640 с. - (Писатели на берегах Енисея).

4. Черкасов, А. Т. Конь рыжий : Сказания о людях тайги / А. Т. Черкасов, П. Москвитина ; ред. И. И. Пантелеев ; худож. С. Туров. - Красноярск : Кн. изд-во, 1972. - 796 с. : ил.

5. Черкасов, А. Т. Ласточка : повести / А. Т. Черкасов. - М. : Сов. Россия, 1965. - 384 с. : ил.

6. Черкасов, А. Т. Сказания о людях тайги. Т. 1. Хмель. - Рига, 1994. - 624 с.

7.Черкасов, А. Т. Сказания о людях тайги. Т. 2. Конь рыжий / А. Т. Черкасов, П. Москвитина. - Рига, 1994. - 575 с.

8.Черкасов, А. Т. Сказания о людях тайги. Т. З : Черный тополь / А. Т. Черкасов. П. Москвитина. - Рига, 1994. - 544 с.

9. Черкасов, А. Т. Шумейка : повесть / А. Т. Черкасов. - Абакан: Хаккнигаздат, 1962. - 95 с.: ил.

О жизни и творчестве А.Т. Черкасова:

1. 85 лет со дня рождения А.Т. Черкасова Край наш Красноярский. - Красноярск, 1999, - С. 24-27. 2. Карлова, О. А. Черкасов Алексей Тимофеевич / О. А. Карлова Енисейский энциклопедический словарь. - Красноярск, 1998. - С. 679.

3. Коротаев, С. Н. Нераскрытая страница из жизни сибирского писателя А.Т. Черкасова / С. Н. Коротаев, С. А. Темеров Люди и судьбы. XX век: тезисы докладов и сообщений научной конференции, Красноярск, 30 октября 2003 г. - Красноярск : Кларетианум, 2003. - С. 84-89. 4. Яновский Н. Н. Черкасов Алексей Тимофеевич / Н. Н. Яновский Краткая литературная энциклопедия. Т. 8. - М., 1975. - С. 459.

5. http://www.memorial.krsk.ru/