...

Инструменты пользователя

Инструменты сайта


жженов_георгий_карлович

Различия

Здесь показаны различия между двумя версиями данной страницы.

Ссылка на это сравнение

Both sides previous revision Предыдущая версия
Следущая версия
Предыдущая версия
жженов_георгий_карлович [2014/05/22 05:02]
ram3ay
жженов_георгий_карлович [2014/05/22 05:12]
ram3ay
Строка 1: Строка 1:
 ====== Жженов Георгий Карлович ====== ====== Жженов Георгий Карлович ======
 +
 +{{ :​jjenov001.jpg?​200|}}
  
 **Годы жизни:​** 1915-2005 **Годы жизни:​** 1915-2005
Строка 14: Строка 16:
   
 **Места ссылки** Норильск. **Места ссылки** Норильск.
 +
 +===== Биография =====
 +
 +Георгий Степанович Жженов - российский актер, народный артист СССР (1980). С 1938-го - в Ленинградском ТЮЗе, в том же году репрессирован. Играл в театрах Магадана,​ Норильска. С 1969 года в Театре им. Моссовета.
 +Георгий Жженов исполняет в основном роли современников,​ раскрывает индивидуальные черты персонажа,​ почти не прибегая к гриму, не преображаясь внешне:​ Забродин («Ленинградский проспект» И.В. Штока, 1970), Панаев («Черный гардемарин» А.П. Штейна,​ 1980) и др. В кино нередко в ролях людей мужественных,​ волевых:​ «Горячий снег» (1972), «Выбор цели» (1974), «Экипаж» (1979) и др. Трагедия честолюбивого провинциала,​ втянутого в политические игры, ярко показана актером в роли Вилли Старка («Вся королевская рать», телефильм,​ по Р.П. Уоррену). Привычные штампы советского детектива пародируются в эпизодической роли милиционера («Берегись автомобиля»,​ 1966). Премия «Ника-96» в номинации «Честь и достоинство».
 +
 +Георгий Жженов родился 22 марта 1915 года. Стал знаменитым после отбытия срока в ГУЛАГе.
 +Георгий Жженов родился в простой семье. Как гласит семейное предание,​ один из прадедов артиста парился в русской печке (беднота тогда использовала вместо бани печи) и сжегся в ней. Отсюда и фамилия - Жженов.
 +Родители Георгия Жженова были из крестьян Тверской губернии - в начале века они подались в Петербург,​ где глава семьи - Степан Филиппович - открыл собственную пекарню. В семье было трое детей, и все - мальчики (Георгий был младшим). Так как оба его брата увлекались спортом,​ а старший - Борис - даже был профессиональным циркачом,​ Георгий с детства знал, куда себя направить:​ в 1930 году он поступил в Ленинградский эстрадно-цирковой техникум. Как признается позднее сам Жженов,​ немалое значение в его выборе играла и любовь. Он был тогда влюблен в свою одноклассницу Люсю Лычеву,​ ради которой даже прыгал с парапета набережной в ледяную воду Невы, и мечтал показаться ей под куполом цирка. И его мечта сбылась.
 +Окончив училище,​ начинающий артист Георгий Жженов попал в цирковую труппу,​ где занимался темповой партерной акробатикой. В 1933 году на одно из этих представлений пришел кинорежиссер Иогансон,​ который вдруг разглядел в юном акробате актера кино. Так Жженов попал на роль тракториста Пашки Ветрова в немую картину «Ошибка героя» (в этом же фильме состоялся дебют еще одного актера,​ который впоследствии станет знаменитым,​ - Ефима Копеляна). Георгий Жженов вспоминает:​ «Что забавно,​ для кинопробы выбрали сцену объяснения в любви с поцелуями. Мне не стукнуло еще семнадцати;​ целомудренный и застенчивый паренек,​ я стеснялся и краснел,​ руки дрожали,​ мышцы лица подергивались. А на главную женскую роль пробовались сразу семь молодых актрис!»
 +Стоит отметить,​ что уже в те годы Георгий Жженов пробовал свои силы и в литературе - писал короткие рассказы,​ очерки. Сергей Герасимов,​ ознакомившись с некоторыми его произведениями,​ заметил:​ «Из тебя, Жора, хороший сценарист может получиться».
 +Еще одним «побочным» увлечением Жженова в те годы был футбол. Он играл правого инсайда в сборной профсоюзов Ленинграда и, по мнению специалистов,​ играл неплохо. И тот же Герасимов поставил перед ним дилемму:​ «Выбирай:​ либо футбол,​ либо кино». Жженов выбрал последнее.
 +В 1937 году про Георгия Жженова вспоминает С. Герасимов и утверждает на роль комсомольца Маврина в фильме «Комсомольск». Картина вышла на экраны страны на следующий год, но Георгий ее премьеры уже не застал - в те годы он был под арестом. Что же произошло?​
 +Старший брат Жженова,​ Борис, в те годы учился на третьем курсе механико-математического факультета Ленинградского университета. Учился он хорошо,​ активно участвовал в общественной жизни вуза. Однако все это оказалось перечеркнутым после доноса,​ который состряпал на него кто-то из сокурсников. Тогда в Ленинграде,​ после убийства Сергея Кирова,​ органы НКВД проводили регулярные профилактические мероприятия и раскрывали «вражеские гнезда». В 1937 году наступила очередь ЛГУ. ​ Когда чекисты явились в университет и стали по одному вызывать на допрос студентов,​ один из них доложил,​ что Борис Жженов - враг народа. «Почему вы так решили?​» - задали ему вопрос чекисты. «В декабре 34-го, когда мы все пошли прощаться с Сергеем Мироновичем Кировым,​ он это сделать отказался. Сказал,​ что у него нет теплой обуви, а он боится отморозить ноги. И добавил:​ если я пойду, Киров от этого все равно не воскреснет».
 +Этого заявления вполне хватило для того, чтобы обвинить Бориса Жженова в антисоветской деятельности и арестовать его. А следом настала очередь и его младшего брата - Георгия. Причем его арестовали тоже по доносу. Некий молодой актер написал,​ что тот во время съемок «Комсомольска» познакомился с военным атташе Америки и, находясь с ним в одном купе поезда,​ распевал песни, шутил и т. д. Этого оказалось достаточно,​ чтобы решить судьбу Жженова. Правда,​ арестовали его только со второго захода. Чекисты пришли за ним в последний съемочный день, и дирекция киностудии «Ленфильм» обратилась в НКВД с настоятельной просьбой:​ отложить арест на один день, чтобы завершить съемки. И такое разрешение было получено. Георгий Жженов благополучно отснялся и на следующий день был арестован. Им с братом «впаяли» 58-ю статью,​ дали по 8 лет и отправили в разные места: Борис попал в Норильск,​ а Георгий - в Магадан. А семью Жженовых выселили из Ленинграда.
 +Первые два года Георгий Жженов валил лес на таежных делянках Дукчанского леспромхоза (его напарником по двуручной пиле был советский разведчик Сергей Чаплин). А когда началась война, их этапировали в тайгу на золотые прииски. Там Чаплин погиб. Тысячу раз мог погибнуть и Георгий,​ однако судьба была милостива к нему, каждый раз отводя от него костлявую в самый последний момент. Например,​ в 1943 году Жженов,​ будучи больным цингой,​ отмахал пешком по тайге 10 километров,​ чтобы добраться до прииска «17», где его дожидались две посылки,​ которые его мать еще в 1940 году отправила ему с воли. И он дошел. И хотя все содержимое посылок успело за три года испортиться,​ этот переход оказал на заключенного самое благотворное влияние. После него Георгий вдруг понял, что выживет в этом аду.
 +А вот у братьев судьба оказалась куда как печальнее:​ в 1943 году Борис умер в воркутинском лагере от дистрофии,​ а другого на глазах у матери расстреляли фашисты в Мариуполе.
 +Между тем в 1944 году Георгию Жженову вновь повезло - его приняли в труппу Магаданского театра. Театр был многожанровый:​ и опера, и оперетта,​ и драма, и эстрада,​ и цирк. Труппа состояла из 180 человек,​ причем 120 из них - зеки. Через этот театр прошли многие известные актеры и режиссеры:​ Леонид Варпаховский,​ Юрий Розенштраух,​ Александр Демич, Константин Никаноров,​ Вадим Козин и другие.
 +Именно в этом театре Георгий Жженов встретил свою первую жену, тоже актрису из Ленинграда по имени Лида. Ее арестовали как «врага народа» в 1937 году, приговорили сначала к расстрелу,​ но затем заменили его десятью годами лагерей. В 1946 году у них родилась дочь, которую назвали Аленой. В конце того же года они наконец освободились и вернулись на материк. Около года Георгий Жженов работал на Свердловской киностудии - фактически под гласным надзором. Потом его выгнали из-за отсутствия прописки,​ и он устроился в труппу маленького театра в городке Павлово-на-Оке. Но жизнь там продолжалась недолго. Уже в июне 1949 года (когда в стране началась вторая волна сталинских чисток) его вновь арестовали и бросили в горьковскую тюрьму. Через полгода объявили заочный приговор Особого совещания:​ ссылка в Красноярский край. Этап через всю Россию в Красноярск. Еще два месяца тюрьмы. И, наконец,​ Норильск - Норильский заполярный драмтеатр,​ где Жженов работал в качестве ссыльного актера вплоть до реабилитации в 1954 году (в этом же театре тогда играл и Иннокентий Смоктуновский).
 +В том же году Георгий Жженов вернулся в Ленинград и был принят в труппу Театра имени Ленсовета. А в 1956 году он вернулся и в кино. Режиссер Михаил Добсон (они познакомились в камере ленинградского НКВД) приступил к съемкам фильма «Шторм» и пригласил актера на одну из ролей - солдата Гаврилова.
 +В 1968 переехал в Москву и поступил на службу Театр им. Моссовета.
 +За годы творческой деятельности сыграл более 100 ролей в театре и кино.
 +Умер Георгий Жжёнов 8 декабря 2005 года на 91-м году жизни.
 +Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 10).
 +
 +===== Рецензии =====
 +
 +%% Георгий ЖЖЕНОВ:​ “Я сказал жене: “Не жди меня. Девяносто с лишним процентов,​ что я где-то погибну” / интервьюер Артур Соломонов // Известия. — 2005. — 20 марта.
 +
 +Во вторник исполняется девяносто лет легендарному русскому актеру Георгию Степановичу Жженову. Георгий Степанович,​ перед юбилеем отказывавшийся от всех интервью,​ исключение сделал только для “Известий”. С Георгием Жженовым встретился специальный корреспондент “Известий” Артур Соломонов.
 +
 +“На допросах я стоял по семь суток, и если падал от изнеможения,​ то меня за волосы поднимали и опять ставили”
 +известия:​ Ваши лагерные рассказы,​ производят очень тяжелое впечатление,​ иначе и быть не может. Но один из самых впечатляющих моментов – когда после прощания с молодой женой вас стали сажать в машину и капитан,​ который вас арестовывал,​ вежливо открыл дверь автомобиля. Это не менее страшный образ, чем все то, что вы описываете в самой лагерной жизни.
 +Жженов:​ Все кончилось на улице Воинова при въезде в ворота тюрьмы. Как захлопнулись ворота,​ все кончилось – права человеческие,​ гражданские права, мои права как личности – все к черту. Начался совершенно другой мир, другие взаимоотношения. Я понял, что я щепка, которой как хотят, так и крутят.
 +Потом, когда я оказался уже на Колыме,​ то так изгалялся,​ чтобы мои письма дошли до родных! У нас вольняшка один брал письма вроде бы для передачи. Но очень скоро тут же, у реки, рвал в клочья наши письма. А мы ему верили. Верили,​ что он до почтового ящика в Магадане довезет эти письма. А нам разрешалось писать раз в полгода или… это все тщетные были попытки связаться с близкими.
 +известия:​ Если сравнивать вашу лагерную прозу и то, что пишет Варлам Шаламов,​ то у него гораздо больше ненависти и отчаяния.
 +Жженов:​ Тут дело в разном понимании жизни, разных характерах. Если у Шаламова превалировала ненависть к палачам,​ то во мне – нет. То ли по молодости,​ то ли я так психически устроен. В моих рассказах есть и положительная оценка тех людей, которые были моими палачами там. Человек – сложное существо. Ну, возьмите хоть того оперуполномоченного,​ на совести которого смерть моего друга Сергея Чаплина. А как он поступил со мной? Ведь он, матерясь и ругаясь,​ вывез меня, обмороженного,​ из ночного леса. Зачем ему это надо было? А потом еще позаботился о том, чтобы я, получив посылку,​ не умер от заворота кишок, набросившись на еду. Даже джентльмены Джека Лондона не поступали так, как он.
 +известия:​ Вам никогда не хотелось разыскать следователей,​ которые обращались с вами жестоко,​ найти и тех, кто на вас доносил,​ и отомстить?​
 +Жженов:​ Нет. Мне кто-то из анонимных доброжелателей,​ видимо,​ сотрудников КГБ, прислал два личных дела моих следователей,​ моих палачей – Моргуля,​ старшего следователя контрразведки,​ и Кириленко. Этот был молодой,​ он вел со мною большинство допросов. Вымогал ответы насильственным путем. Но он все-таки самый мягкий был из них. И вот мне какой-то доброжелатель уже после моей реабилитации,​ после того, как Жженов стал восприниматься как “жертва режима”,​ прислал вдруг личные кадровые дела, анкетные данные моих следователей. Моргуль был расстрелян. А Кириленко затерялся где-то.
 +У меня был эпизод один. Когда я оказался на Колыме,​ первым моим лагерем стал Лукьянский леспромхоз,​ 47-й километр,​ где мы тайгу валили. И поскольку лагерь только зачинался,​ окружен он был поселком колонистов. Колонисты – это вроде бы вольнонаемные,​ но в то же время они не могут покинуть эти места. Обычно украинцев,​ прибалтов туда присылали:​ в свое время советская власть с ними так поступала. Но это был вольный поселок,​ с нашей точки зрения,​ с точки зрения зеков. И туда привозили кино. И однажды мне стало известно,​ что привезли картину “Истребители”,​ в которой снималась моя жена Женя Голынчик вместе с Марком Бернесом. Я узнал об этом и пошел к начальнику лагеря:​ “Разрешите иметь свидание с женой”. Он говорит:​ “Что такое? Как с женой?​” Я ему объясняю,​ что идет картина в вольном поселке и там моя жена играет с Бернесом главную роль. Он изумился,​ но отпустил. А тогда перед художественным фильмом всегда демонстрировалась какая-то хроника. И вдруг в этой хронике я вижу своего следователя Кириленко! В каком качестве?​ В фильме показывали освобождение Буковины – как мы насаждаем там советскую власть. И я смотрю:​ водят праздничные хороводы организованные,​ буковинцы несказанно радуются советской власти,​ которая наконец-то пришла. И среди этих хороводов я вижу своего следователя! Думаю, ах ты, сукин сын, и ты там!
 +На его допросах я стоял по семь суток, и если падал от изнеможения,​ то меня за волосы поднимали и опять ставили. Менялись следователи – один приходил на смену другому,​ а я все стою, стою. Они выбивали так из меня нужные им ответы.
 +известия:​ После отбывания срока вы с женой встречались?​
 +Ж женов: Когда она была на последнем свидании в пересылке в Питере,​ я ей сказал:​ “Женя,​ не жди меня. Девяносто с лишним процентов,​ что я где-то погибну. Во всяком случае,​ свою жизнь ставить в зависимость от моей не надо. Ты молода. Спасибо за все, но живи как тебе захочется. Пусть я не буду теми веригами,​ которые на твоей совести останутся”. Я с ней встретился,​ когда вернулся из первого заключения. Мы увидели,​ что жизни наши разошлись совершенно.
 +
 +“Отец много пил, а в перерывах читал книгу “Трезвая жизнь”
 +известия:​ Вы сравниваете то время, на которое пришлась ваша молодость и зрелость,​ с тем, что сейчас происходит?​
 +Жженов:​ Да как я сравню?​ Никак я не сравниваю. Все это быльем поросло уже. Мне приходится вспоминать,​ порой с трудом,​ и я уже не могу утверждать,​ что в деталях правда,​ а что неправда. Все сливается в общее восприятие прошлого. Но я рад тому, что книжка моя с новеллами вышла. Большей частью они документальные,​ и я готов 700 раз подписаться,​ что это правда. И, кстати говоря,​ я очень благодарен,​ что очень многие писатели – Астафьев,​ Гранин,​ Солоухин – во мне своего брата-писателя признали и хвалили меня как литератора. Мне это было приятно. А многие,​ кто читал, спрашивали:​ слушай,​ а кто писал? Кто у тебя редактор?​ Да никакого у меня редактора не было!
 +известия:​ В одном из ваших рассказов вы описываете отца, который уходил в запои, а в перерывах читал книжку “Трезвая жизнь”.
 +Жженов:​ Ну какой редактор мне расскажет это про моего отца? Больше,​ чем я о нем могу рассказать?​
 +известия:​ Как вы думаете,​ противоречия,​ которыми был полон ваш отец, присущи русскому человеку,​ русскому характеру?​
 +Жженов:​ Это свойственно слабым людям. Как русский человек,​ как славянин,​ мой отец стремился к хорошему,​ к душевному. Вот он и читал “Трезвую жизнь”. А прочитал – пустота организовалась,​ и он опять запил. И так без конца, до самой смерти. Почему он так рано умер? Потому что после ареста брата Бориса и моего ареста всю семью выслали из Ленинграда. И его в том числе. Ему надо было где-то водку доставать,​ а достать ее он не мог. И страдал от этого. И от этих мучений он умер.
 +известия:​ В ваших воспоминаниях очень чувствуются сильная привязанность и любовь к матери и нелюбовь к отцу.
 +Жженов:​ Не нелюбовь… Конечно,​ я отца и признавал,​ и сознавал,​ и соболезновал ему, жалел во многом. Но он был как обуза в семье, что ли. С матерью у них, естественно,​ конфликтные отношения были. А раз так, то нам, детям, надо было выбирать,​ за кого мы. За мать, конечно. Жалко отца. Отца жалко. Но если мать я жалею каждой фиброй своей плоти, души, то отца я жалею только сознательно.
 +Моя мама семнадцатилетней девчонкой деревенской вышла замуж за человека,​ у которого уже было пять ребятишек,​ мал-мала меньше. И своих еще пять родила ему. Мать – грандиозный человек. Смею думать,​ что я где-то повторяю и продолжаю жизнь матери. Хочу, надеюсь,​ смею так думать. И считаю,​ что если я зажился на белом свете, то я живу за своих двух братьев,​ жизнь которых прервалась трагически. Один в лагере на Печоре погиб, а второго расстреляли румыны в Мариуполе – оккупационные войска. Их с приятелем на глазах у моей матери и расстреляли.
 +
 +“Последние слова, которые сказал мне арестованный брат: “Пошел вон, позови мать”
 +известия:​ Вы до сих пор не можете себе простить ваш последний разговор с братом Борисом?​ Когда его арестовали,​ держали в тюрьме,​ а потом дали вам свидание,​ а вы призывали его трудиться,​ работать в лагере честно. Мол, советская власть вознаградит за труд.
 +Жженов:​ Это самое страшное воспоминание. Самый постыдный мой поступок. Я поражаюсь стойкости и достоинству Бориса,​ который,​ выслушав чушь, которую несет его родной брат, сказал:​ “Пошел вон, позови мать”. Да, это были последние слова, которые он мне сказал. А потом я сжигал переданные им записки,​ где он описывал,​ что с ним было в тюрьме. А мать – никогда не забуду этого – сказала:​ “Напрасно,​ сынок, может, пригодилось бы в жизни”. Вещие слова! Это грех, который во мне так и остался.
 +известия:​ Но вы же делали это от неведения.
 +Жженов:​ Но это свидетельство не храбрости,​ а трусости. Боязни. Как бы чего не вышло… А ведь все равно вышло.
 +Сейчас мне дали в КГБ личное дело брата прочесть,​ и я узнал, что они там с Борисом делали. Палачи.
 +известия:​ В Германии нацистских преступников до сих пор разыскивают и преследуют. Понятно,​ что сравнивать эти режимы,​ может быть, некорректно,​ но ведь есть же и откровенные преступники.
 +Жженов:​ Вы знаете,​ мне кажется,​ между нацистским режимом в Германии и нашим большевизмом есть связь. Наверное,​ произвол и там был, но такого дикого произвола,​ как в России… Мне даже не верится,​ что в Германии так было. Может быть, там как-то изощреннее душили,​ но каким-то иным, европейским,​ “цивилизованным” способом,​ не так, как у нас.
 +известия:​ Вы встречались на воле с теми людьми,​ с которыми подружились в лагере?​
 +Жженов:​ С единицами потом встречался,​ но сейчас все померли. Еще в Ленинграде есть пара человек,​ которых мне надо обязательно посетить. Потому что вдруг откликнулись на одну из моих новелл “Я послал тебе черную розу”. Я там пишу о человеке по имени Башин-Джагян.
 +Дело вот в чем. Когда нас забирали из тюрьмы “Кресты” на этап, то нас всех, вызванных из разных камер, воткнули в одну камеру. Нас было сорок с лишним человек. Когда давали поесть,​ приходилось держать миску над головой,​ потому что было трудно повернуться. И вот я слышу в толпе стихи, великолепные стихи, восточные. Но я не мог оглянуться,​ чтобы разглядеть этого человека. Он читал печально,​ очень низким голосом,​ и эти стихи у меня на всю жизнь в памяти остались. На всю жизнь. Кто этот человек,​ читавший стихи? Что он из себя представляет?​ Ни черта я в этот момент не знал, только чувствовал его. Чувствовал,​ что это его последнее публичное выступление. А к утру нас в разные места, по разным автомобилям развели,​ по разным этапам. И этот человек скорее всего в лагерях сгинул.
 +Я кончаю свою новеллу тем, что обращаюсь к людям: “Люди,​ но ведь кто-то знает этого человека?​ Что он? Кто он?” И в прошлом году мне откликнулся из Питера его внук! Я к нему должен приехать. Он сообщил,​ что, как я и полагал,​ его дед умер где-то в заключении или ссылке. Я дал слово, что, будучи в Ленинграде,​ посещу его, и эта новелла обретет какой-то определенный конец.
 +известия:​ Все же странно,​ что у вас нет ненависти к тем, кто с вами поступал более чем жестоко.
 +Жженов:​ Ненависть у меня есть к тем, кто родил и увековечил на какое-то время большевизм. К большевикам у меня ненависть есть, как к узурпаторам,​ к палачам. Но что толку? Как я ее выплескиваю?​ Вот я пишу, пишу, стараюсь держаться правды,​ не лукавлю,​ не умалчиваю ничего. А что, среди большевиков великолепные люди попадались?​ Конечно. Дай бог нам сейчас иметь в быту те правила и хотя бы часть тех законов,​ которые действовали при большевиках.
 +
 +“Моя жизнь – биография советской власти”
 +известия:​ В своих воспоминаниях вы описываете,​ как с друзьями в двадцатые годы находили на ленинградских чердаках самые разные вещи. Почему люди стали эти вещи прятать?​
 +Жженов:​ Когда военный коммунизм сменил нэп, появилась частная собственность,​ частный капитал. Потом Сталин начал душить все это дело. И когда Сталин начал это уничтожать,​ люди стали прятать по чердакам все, что могло их скомпрометировать. Мы находили там реликвии старого мира. Находили оружие,​ на плиту бросали патроны,​ порох. Родители,​ конечно,​ возмущались. А мы ведь были пацанье – мне в 23-м году восемь лет было.
 +известия:​ С вашими сестрами вы потом долгое время встречались?​
 +Жженов:​ До их замужества и далее. Одна сестра,​ самая старшая,​ дожила до 93 лет. А так – остальные пораньше ушли из жизни.
 +известия:​ То есть сейчас из той семьи остались только вы?
 +Жженов:​ Да, я один небо копчу.
 +известия:​ Если бы вам предложили прожить еще раз какое-то одно самое замечательное событие в вашей жизни, что бы вы выбрали?​
 +Жженов:​ Для меня самое главное,​ самое святое в моей жизни – это мать. И, наверное,​ я выбрал бы что-то,​ что с ней связано. Я сейчас не берусь говорить вам, что именно,​ какой эпизод – когда она меня порола за что-то или, наоборот,​ конфетку давала (смеется). Или, скажем,​ были такие случаи,​ когда мы воровали у матери деньги. Она торговала на базаре горшками,​ а мы понемножку воровали у нее. И однажды мать нашла у меня в кармане денежки. Говорит:​ “Где взял?​” – “Нашел”. – “Где?​” – “На памятнике” – “Ах, на памятнике нашел? Поди и положи обратно. Значит,​ кто-то оставил в надежде,​ что он вернется и возьмет,​ а ты забрал”. – “Ну а если не придет никто?​”. – “Ничего,​ ничего,​ положи туда”. Нас мать так воспитывала.
 +известия:​ Мама пыталась внушить вам какие-то основы веры?
 +Жженов:​ Мама у меня была в меру верующим человеком. Соблюдала праздники. Но не более.
 +известия:​ То есть в лагере вы не могли опираться на веру?
 +Жженов:​ Нет, конечно. Моя жизнь – биография советской власти. Я родился в 1915 году. Шла Первая мировая война. Вслед за ней через год, через два отрекся Николай от престола,​ и большевики использовали это обстоятельство. И я свидетель эпохи большевизма,​ в каком-то смысле ее жертва. И свидетель падения большевизма.
 +известия:​ И нового времени.
 +Жженов:​ И нового времени,​ в которое,​ к сожалению,​ вошли большевики,​ не утратившие ни экономического влияния,​ ни политического. Перелицевавшиеся большевики. Но надо полагать,​ что большевизм свою роль сыграл в истории и что с ним покончено.
 +известия:​ В Челябинске вам открыли двухметровый памятник. Что вы почувствовали,​ глядя на себя, отлитого в бронзе?​
 +Жженов:​ Удовольствия мне это не доставило – до сих пор неловко.
 +известия:​ Ваша дочь, если я не ошибаюсь,​ стала артисткой.
 +Жженов:​ Дочь моя сейчас имеет троих маленьких детей и занята их воспитанием. Взяла антракт в своей трудовой деятельности и занимается только этим. И я благословляю ее, потому что это самое главное,​ самая обязательная и благородная миссия – вырастить себе подобных людьми настоящими. Дай бог ей в этом успеха. А профессия,​ надеюсь,​ вернется,​ никуда она не должна деться.
 +известия:​ О чем вы думаете,​ когда остаетесь в одиночестве?​
 +Жженов:​ Сожалею,​ что я писательству отвел место не самое главное в своей жизни. Правда,​ обстоятельства жизни не всегда способствовали этому занятию – на Колыме за каждый найденный клочок исписанной (для памяти) бумаги я рисковал получить пулю в лоб…
 +И сейчас многое неладно. Но надежда есть, что страна все-таки пойдет по правильному пути. Наверное,​ сказывается,​ что Россия только в 1861 году избавилась от крепостного права. Совсем недавно. А европейские страны когда избавились от этого рабства?​ Поэтому фору они имеют перед нами большую. Рабского у нас больше сохранилось.
 +Когда я сталкиваюсь вдруг с такой несправедливостью,​ когда в самой глухой какой-нибудь африканской стране человек просто по безработице получает денег больше,​ чем у нас работающий человек,​ конечно,​ я в отчаяние прихожу. Да как же так!
 +В последнее время больше стало свободы,​ свободы мыслеизъявления,​ волеизъявления. Конечно,​ меня радуют акты возмущения,​ которыми отвечают люди на несправедливость,​ допущенную властью. Раньше не смели, а теперь смеют. Слава богу. Значит,​ несправедливости – совсем откровенной – придет конец. Посмотрим.
 +Георгий Жженов:​ Очень хорошо помню свою первую встречу со Смоктуновским в Норильске. Я туда был сослан,​ а Кеша там хоронился. Ему “повезло” быть военнопленным в свое время, а военнопленных тогда не щадили:​ большинство из них сразу, по возвращении в Россию,​ оказывались в фильтровочных лагерях. Кеша, чтобы избежать этого, добровольно уехал в Норильск. Богом проклятое место, где не было советской власти. Город под началом МГБ. И никаких горсоветов,​ никаких горисполкомов не существовало. И вот Кеша туда, в эти каторжные места, смылся нарочно. Он стал вольнонаемным и просидел все это критическое время в Норильске. То есть он был в двусмысленном положении:​ вроде бы и ссылка,​ а вроде и свободен.
 +Когда время прошло и советская власть там уже укрепилась,​ я ему говорю:​ “Ну, чего ты сидишь здесь? Сейчас не опасно уже для тебя, возвращайся на материк”. Короче,​ я был инициатором того, что Кеша уехал на Большую землю. Многое с ним случилось с моей подачи. Я его связал с Райкиным Аркашей. Я ведь с Райкиным когда-то учился в Питере. Поэтому у нас с ним дружба была еще прежняя,​ старинная. Словом,​ я чем мог Кеше с возвращением помог тогда. А потом мы с ним уже здесь встретились,​ когда я получил реабилитацию. ​
 +Георгий Жженов:​ Был такой режиссер Виллен Азаров. Я с ним делал три фильма – “Путь Сатурна”,​ “Конец Сатурна” и “Бой после победы”. Когда я у него снимался,​ со Студии Горького пришло предложение сыграть резидента. Я Азарову рассказал. Он говорит:​ “Ну что ты! Ты здесь играешь начальника КГБ, генерала. А там – шпиона”. Хорошо,​ что я его не послушал. И сыграл врага советской власти,​ заклятого врага, да еще потомственного. Но в результате того, что я сыграл этого резидента,​ я получил все почетные грамоты наших силовых органов – КГБ, МВД, все ордена,​ которые существуют. Все у меня есть – благодарственные письма,​ грамоты,​ чего только нет! Я ведь перелицовывался в картине,​ начинал служить советской власти.%%
 +
 +
 +===== Источники =====
 +
 +%% 
 +1. Актеры советского кино. Вып.13 / сост. М. А. Ильина ; худож. В. Е. Валериус. - Л. : Искусство,​ 1977. - 207 с. : фото. - 1-17.
 +2. Жженов,​ Г. С. Прожитое : [воспоминания] / Георгий Степанович Жженов. - М. : Вагриус,​ 2005. - 240 с. - (Мой 20 век).
 +3. О времени,​ о Норильске,​ о себе... : воспоминания. Кн.3 / ред.-сост. Г. И. Касабова. - М. : ПолиМедиа,​ 2003. - 536 с.
 +4. Раззаков,​ Ф. И. Популярная энциклопедия звезд / Ф. И. Раззаков. - М. : ЭКСМО-Пресс,​ 2000. - 688 с. : ил.
 +5. Баринова,​ О. Жженов в ссылке зарабатывал фотографиями детсадовцев : и научил этому ремеслу бывшего военнопленного Иннокентия Смоктуновского:​ (Г. Жженов в норил. ссылке) / О. Баринова,​ В. Вачаева // Комс. правда. - 2005. - 10 дек. - С. 4.
 +6. Баринова,​ О. Свою первую жену актер встретил на зоне : (в норил. ссылке Г. Жженов оказался по просьбе его второй жены Л. Воронцовой) / О. Баринова // Комс. правда. - 2005. - 10 дек.- С. 4.
 +7. Бурнашев,​ А. Памятные истории : [об знаменитых личностях в истории г. Норильска М. М. Петуховой,​ О. Г. Сапрыкиной,​ Г. С. Жженове,​ С. К. Рыбакове] / А. Бурнашев // Заполяр. правда. - 2008. - 21 июня.-С. 5.
 +8. Вахрушин,​ С. Георгий Жженов в амплуа фотографа : [из истории Норил. драм. театра] / С. Вахрушин // Красноярский рабочий. - 2010. - 20 янв.-С. 5.
 +9. Вачаева,​ В. Их норильские подмостки : (о творчестве И. Смоктуновского и Г. Жженова в Норильске) / В. Вачаева // Заполяр. вестн. - 2005. - 28 марта. - С. 3.
 +10. Вачаева,​ В. Любимый город : [подборка материала по истории Норильска к 75-летию комбината] / В. Вачаева // Заполяр. вестн. - 2010. - 26 февр.-С. 6.
 +11. Вачаева,​ В. Место, где смотрят : [из истории Норил. Заполяр. театра драмы: театр. хронограф] / В. Вачаева // Заполяр. вестн. - 2011. - 25 марта. - С. 6.
 +12. Вачаева,​ В. Последняя роль - трагическая : [о любви Г. Жженова и Л. Воронцовой] / В. Вачаева // Заполяр. вестн. - 2008. - 14 февр.-С. 3.
 +13. Вачаева,​ В. Розы и морозы : [к 75-летию комбината:​ норил. хронограф] / В. Вачаева // Заполяр. вестн. - 2010. - 19 марта.-С. 5.
 +14. Вачаева,​ В. Судьба "​резидента"​ : [Г. Жженов в норил. ссылке] / В. Вачаева // Заполяр. вестн. - 2005. - 17 дек. - С. 8.
 +15. Викторова,​ Л. Заполярный Норильск:​ платина,​ никель,​ медь и золото : [о Норильске] / Л. Викторова // Комсомольская правда. - 2010. - 20 окт. - С. 14-15.
 +16. Джорогов,​ Ю. Перекосы : (театр ГУЛАГа) / Ю. Джорогов // Нева. - 1998. - N 2. - C. 225-232.
 +17. Дубкова А. Судьба "​резидента"​ : Г. Жженов отбывал в Норильске ссылку / А. Дубкова // Норил.никель. - 2003. - № 6. - С. 36-37 : портр.
 +18. Жженова,​ Е. Г. В НКВД папе приказали бросить маму! : беседа с Еленой Жженовой,​ дочерью Г.С. Жженова и Л. Воронцовой / Е. Г. Жженова ; записал К. Маркарьян // Комс. правда. - 2005. - 14 дек. - С. 17.
 +19. Жженова,​ М. Г. Мама спасла папу из ссылки! : беседа с Мариной Жженовой,​ дочерью Ирины Махаевой и Г.С. Жженова / М. Г. Жженова ; записала А. Сирота // Комс. правда. - 2005. - 15-22 дек.
 +20. Зорина,​ Е. Жизненные "​ошибки"​ Георгия Жженова : [об актере,​ б. заключ. норильлага Г. Жженове] / Е. Зорина // Заполяр. вестн. - 2010. - 22 янв. - С. 9.
 +21. Миханев,​ А. Тюрьма без стен : [об извест. личностях - ссыльных в Краснояр. крае] / А. Миханев // Аргументы и факты. - 2010. -  № 36. - С. 16. - (Прил.: АиФ на Енисее).
 +22. Памяти Георгия : [об актере Г.С. Жженове - б. заключ. Норильлага] // Заполяр.правда. - 2005. - 17 дек. - С. 7.
 +23. Фейн, И. Футбол его молодости : [об актере Г.С. Жженове б. заключ. Норильлага] / И. Фейн // Спорт. жизнь Россиии. - 2008. -   №9. - С. 44-48.
 +24. Яблонько Д. Реабилитация памяти : [об отделе спц. фондов и реабилитации жертв полит. репрессий] / Д. Яблонько // Краснояр.комсомолец. - 2008. - 8 окт. - С. 10-11.
 +%%
 +
 +===== Творчество =====
 +
 +%%
 +
 +Повесть «От "​Глухаря"​ до "​Жар-птицы"​»
 +Фрагмент из повести:​
 +"​Прошли годы. И вот в конце пятидесятых,​ прогуливаясь в антракте по фойе Александрийского театра в Ленинграде,​ где в тот вечер показывали «Гамлета»,​ я столкнулся нос к носу с человеком,​ как две капли воды похожим на Гришу Маевского. Я опешил. Мы остановились друг перед другом,​ я в растерянности смотрел на него, он смотрел на меня и улыбался,​ довольный произведенным впечатлением... И тут только,​ разглядев,​ что у него нет руки, я все понял: ​
 +      — Гришка?​ Ты?​! ​
 +      — Я, я!.. Здравствуй! — сдержанно,​ со всегдашней своей полуулыбкой ответил он. 
 +      — Смотри-ка!.. Ай-яй-яй... Здравствуй!.. А ведь мы похоронили тебя на «Глухаре»... Долго жить будешь! ​
 +      — Постараюсь. ​
 +      Для него встреча не была такой неожиданностью. Он мог знать, что я не умер и после реабилитации вернулся в Ленинград и работаю в театре... К тому времени я уже успел сняться в нескольких фильмах... ​
 +      Для меня же встреча с ним была из области мистики,​ не иначе!.. И хотя мы оба не принадлежали к людям, бурно выражающим свои чувства,​ я не сразу пришел в себя от неожиданности. ​
 +      Справедливости ради надо сказать,​ что мы никогда не были в особенно близких,​ дружеских отношениях,​ не были «корюшами»,​ как говорят на флоте, мы были товарищами по несчастью. Оба вышли из одной купели. Оба были мечены «Глухарем» навсегда! Одно это обязывало нас обоих к проявлениям товарищества,​ солидарности друг с другом,​ при всей разнице характеров и взглядов на жизнь. ​
 +      Когда охи и ахи кончились и разговор перешел в спокойное русло, я спросил Гришу: что он делает в Ленинграде? ​
 +      — Работаю в Ленконцерте,​— ответил он. 
 +      — Читаешь? ​
 +      — Приходи в «Колизей» — увидишь. ​
 +      Кончился антракт,​ мы разошлись... ​
 +      Через несколько дней я зашел в кинотеатр «Колизей». Там в фойе, между сеансами,​ играл небольшой оркестрик. Гриша вел его программу и что-то читал сам... Мы кивнули друг другу в знак приветствия... Желания поговорить,​ вспомнить,​ рассказать о себе, расспросить меня он не выразил. Ну что ж, это его личное дело. Каждый живет по-своему... Я ушел. ​
 +      В последующие годы, насколько мне известно,​ актерского имени себе Гриша Маевский так и не создал. ​
 +      Наша последняя встреча в клубе «Жар-птица» в Париже явилась,​ как мне кажется,​ логическим завершением разных судеб людей, выпавших в свое время из одного «глухариного гнезда»... ​
 +      Если встреча в Александринке была неожиданной главным образом для меня, то полной неожиданностью для Гриши Маевского было мое появление в Париже,​ выступление в «Жар-птице» и тот последний разговор с ним, в котором наши жизненные маршруты пересеклись еще раз, чтобы окончательно и навсегда разойтись — мой путь лежал домой, на Восток,​ его — на Запад, в неизвестность."​
 +Фрагмент из рассказа "​Саночки":​
 +"В памяти еще жив был трагичный случай с одним бедолагой... В разгар промывочного сезона на прииск «Пионер» пожаловал целый оркестр заключенных-музыкантов,​ человек двадцать (поощрительная мера культурно-воспитательного отдела МАГЛАГа прииску,​ выполняющему план). Начальство лагеря распорядилось покормить музыкантов с дороги. В барак, где они расположились,​ повар принес противень селедок — по штуке на каждого. Музыканты в лагере — каста привилегированная,​ сытая — селедками их не ублажишь,​ никто есть не стал. Весь противень отправили обратно на кухню с каким-то подвернувшимся доходягой. Тому, конечно,​ и не снилась такая удача!.. Человек он был приморённый,​ голодный,​— характера удержаться от соблазна не хватило,​ и он съел, вернее,​ проглотил все двадцать селедок в течение нескольких минут. Заворот кишок не заставил себя ждать. Жутко было видеть,​ как изо рта этого бедняги перед смертью,​ когда начались спазмы,​ выскакивали одна за другой селедки... Невероятно,​ как он ухитрился глотать их целыми?​!"​
 +
 +Фрагмент рассказа "Я послал тебе черную розу..."​
 +"С автором я знаком не был. Никогда в жизни его не видел, хотя он и находился всю ночь в нескольких метрах за моей спиной (повернуться физически было невозможно). А рано утром шустрые "​воронки"​ вмиг растащили всех нас в разные стороны. ​
 +      Фамилия автора Башин-Джагян. Он ученый. Языковед. Один из сподвижников академика Мара. Профессиональным поэтом себя никогда не считал,​ хотя и печатался в журнале "​Нива",​ еще в дооктябрьские времена. ​
 +      Это всё, что мне известно об этом незаурядном человеке — поэте и ученом. ​
 +      В чем он обвинялся,​ сколько лет срока получил,​ отбыл ли его и какова его дальнейшая судьба,​ мне неизвестно. Больше я о нем ничего не слышал. ​
 +      Иллюзий на то, что он жив, не питаю. Башин-Джагян был значительно старше меня. Я в 1915 году только родился,​ а он уже печатался в "​Ниве"​ как поэт!.. ​
 +      Пятьдесят с лишним лет я ждал и надеялся,​ что имя его так или иначе мне встретится. Откликнется же кто-нибудь из сорока человек,​ кто августовской ночью Тридцать Девятого в вонючей камере ленинградских "​Крестов"​ вместе со мной был слушателем прекрасного концерта! Не все же погибли в заключении?​ Наверняка кто-то дожил и до наших дней! ​
 +      Я понимаю — не все интересуются поэзией... Для многих она сложна,​ утомительна,​ непонятна... Многие к ней просто равнодушны. Были в камере и такие... Но были и другие — интеллигенция! Люди, близкие литературе,​ искусству,​ люди науки, педагоги. Неужели та ночь не оставила в их душах никакого следа? Вряд ли. Тут другое... Я был одним из самых молодых в камере,​ а сейчас мне уже восемьдесят! Так что ничего нет удивительного,​ что никто за эти годы не откликнулся какой-либо весточкой. ​
 +      Люди гулаговской судьбы не живут до ста лет. Бывают,​ конечно,​ исключения — Олег Васильевич Волков,​ например! (Дай Бог ему доброго здоровья еще на много лет!) ​
 +      Я решил не испытывать судьбу,​ не ждать, когда обо мне начнут говорить "​долгожитель",​ а выполнить свой человеческий долг. Пока я здоров,​ пока стихи Башин-Джагяна в памяти,​ я передаю их как эстафету читателям. Те из них, кому эти стихи придутся по душе, пустят их как почтового голубя дальше,​ в жизнь! И если этим запискам суждено быть опубликованными,​ я сочту свою нравственную миссию в отношении поэта выполненной. ​
 +      Стихи не должны умирать!"​
 +
 +
 +
 +РЕКВИЕМ
 +Рассказ
 +
 +Театр имени Моссовета,​ закончив гастроли в Грузии,​ покидал радушный и шумный Тбилиси. ​
 +      Во Мцхетском замке, вблизи Тбилиси,​ с традиционным хлебосольством состоялись проводы. ​
 +      Председатель Грузинского театрального общества,​ обаятельнейший Додо Алексидзе (царство ему небесное!),​ великий и бессменный тамада театральных застолий,​ поднимая бокал вина на прощальном обеде, среди прочих добрых слов в мой адрес сказал: ​
 +      — Георгий! Раньше ты регулярно из года в год бывал в Грузии. Бывал и как артист и просто как гость — ты всегда был у нас желанным человеком! Что случилось?​ Почему ты давно не появлялся?​ Неужели причина — тот самый, памятный тебе злополучный вечер десятилетней давности?​.. Тогда у тебя могло создаться впечатление,​ что грузины обиделись на тебя. Поверь — это не так... Вернее,​ не совсем так. Кто-то,​ может быть, и был обижен — грузины,​ как и русские,​ разные бывают,​ — не обижайся и ты!.. Тебя здесь всегда любили и любят по-прежнему!.. Рад снова видеть тебя в Грузии — твое здоровье! ​
 +      Слова Додо Алексидзе заставили задуматься. А ведь действительно,​ я не был в Тбилиси больше десяти лет! Грузинские кинематографисты оказали тогда честь, пригласив меня, русского артиста,​ участвовать в празднике грузинского кино, гостеприимно,​ широко и торжественно отмечавшего в Тбилиси свое пятидесятилетие.
 +За эти годы по всем экранам страны прошло несколько моих картин,​ имевших успех у зрителей,​ — я стал популярным артистом,​ меня приглашали всюду, я побывал с творческими вечерами во всех уголках России,​ и не единожды... Облетал и объездил весь Советский Союз, все союзные и автономные республики... И только в Грузию,​ которую люблю с детства,​ где у меня столько близких друзей и знакомых,​ куда по первому зову всегда с радостью стремлюсь,​ почему-то ни разу не был приглашен за все эти годы... Мне захотелось восстановить в памяти те далекие дни, попытаться понять причину. ​
 +      Грузины,​ пригласив меня тогда на торжества,​ настоятельно просили прилететь за несколько дней до открытия на генеральную репетицию торжественного концерта,​ в котором предполагали и мое участие. На худой конец, просили быть хотя бы к "​сдаче"​ концерта (цензурный просмотр),​ — тогда это считалось обязательным. ​
 +      Открытие юбилейных дней планировалось провести в самом большом зрительном зале Тбилиси — в зимнем Дворце спорта. ​
 +      К сожалению,​ прилететь в Тбилиси заранее,​ как было условлено,​ я не смог, появился лишь в день премьеры. Точнее:​ только под вечер, буквально перед самым началом,​ когда уже звучали протокольные казенноторжественные речи начальства. ​
 +      По режиссерской задумке постановщика концерта,​ известного грузинского актера и спортивного комментатора Котэ Махарадзе,​ сценарий моего участия выглядел так. ​
 +      Мне следовало переодеться в милицейский костюм лейтенанта ГАИ, из фильма "​Берегись автомобиля",​ сесть на мотоцикл,​ проехать через зрительный зал Дворца спорта,​ выехать на сцену, заглушить там мотоцикл и ждать, когда за рулем автомобиля "​Победа"​ моим же маршрутом на сцене появится сначала Лейла Абашидзе в образе "​Стрекозы"​ из одноименного фильма,​ а вслед за ней на вороном коне и звезда грузинского кино — Отари Коберидзе,​ в роли Махмуда из фильма "​Мамлюк"​. ​
 +      В заключение этого "​Парад-Allez"​ мне надлежало подойти к микрофону и от имени артистов России поздравить своих коллег,​ грузинских артистов,​ а заодно и зрителей,​ со славным юбилеем. ​
 +      Все это успел сообщить мне запыхавшийся Котэ Махардзе по пути к месту нашего "​старта"​. Наскоро проинструктировав,​ что, где и когда, приказал слушаться во всем Лейлу и Отари и убежал на сцену, традиционно пожелав всем троим ни пуха ни пера... ​
 +      Задача,​ в общем-то,​ не ахти какой сложности при наличии одной-двух репетиций,​ учитывая,​ что имеешь дело с техникой... Но о репетициях не могло быть и речи!.. Некоторые сложности возникали и по части приветственных слов: честно говоря,​ ораторствовать я не мастер,​ — речи всегда давались мне с трудом... При одном сознании,​ что предстоит выступать,​ безнадежно терял покой и сон, сутками мучаясь в поисках "​изюминки"​ предстоящего выступления. ​
 +      В этом смысле меня восхищал коллега по театру Ростислав Янович Плятт — удивительный человек!.. Ему, например,​ никакого труда не составляло говорить без всякой подготовки,​ на любую тему, сколько угодно времени и всегда блистательно!.. ​
 +      В этот вечер, из-за отсутствия времени,​ всё происходило наспех,​ импровизационно... Милицейский костюм оказался для меня мал, пришлось довольствоваться одной фуражкой. Хозяин — настоящий автоинспектор ГАИ — в эти предстартовые минуты торопливо наводил марафет на мотоцикл,​ оглаживая тряпкой его дряхлое пенсионное тело (общая черта милицейской техники). ​
 +      Поступила команда приготовиться к старту. Официальная,​ торжественная часть заканчивалась. ​
 +      Дальше,​ на удивление,​ все происходило как по писаному. ​
 +      По условленному сигналу я дал газ своему "​долгожителю",​ лихо промчался через весь зрительный зал и выскочил на сцену, щедро распылив по пути остаточные продукты этилированного бензина и солярки. Глушить мотоцикл не понадобилось,​ он замолк сам. ​
 +      На сцену, вслед за мной, выскочила на "​Победе"​ Лейла, добавив к этилированным запахам и свою долю — "​Победную"​... ​
 +      А когда прискакал и красавец Отари, вороной конь которого повел себя на сцене не совсем прилично,​ восторгу зрителей не было конца... Я переждал шум, дождался,​ когда зал утих окончательно,​ и подошел к микрофону. ​
 +      Я надеялся,​ что давняя любовь к грузинскому кинематографу выручит меня, окажется союзником,​ поможет в нужный момент родиться нужным словом,​ и я не ошибся,​ слова нашлись!.. ​
 +      Многие подмечают схожесть грузинского кино с итальянским. Действительно,​ их роднит многое. Прежде всего — и то, и другое — кино хорошее. И даже очень хорошее — доброе,​ демократичное,​ талантливое!.. Пронизанное человеколюбием,​ верой в жизнь! Мудрость грузинских картин,​ их художественная прелесть и обаяние в самобытности,​ в присущем этому талантливому народу,​ рожденному на склонах хмельных виноградников юга, в божьей благодати экзотического Кавказа,​ жизнелюбии и юморе. ​
 +      Вопреки печальной склонности советского кино последних десятилетий к унификации,​ к верхоглядному подражательству не лучшим образцам коммерческого кино Европы и Америки,​ к космополитизму,​ — грузинский кинематограф сохранил свое национальное лицо, поэтому он жив-здоров и по-прежнему самобытен. ​
 +      Свои мысли по этому поводу я и высказал зрителям праздничного Дворца спорта. Речь имела успех. Мне шумно аплодировали. ​
 +      Мой учитель,​ Сергей Аполлинариевич Герасимов,​ почетный гость юбилея,​ встретив меня позже за кулисами,​ сделал комплимент:​ "Ну ты просто златоуст,​ Жора! Не ожидал... Красиво выступил,​ молодец!" ​
 +      К сожалению,​ этим поздравлением и закончилась для меня радостная часть юбилейного вечера. Дальше следовали сплошные огорчения. ​
 +      Выполнив свой профессиональный долг, размягченный и довольный успехом,​ я сидел в закулисном буфете за рюмкой коньяку и чашечкой кофе, курил сигарету и ждал окончания концерта... Тут меня и поймал мой "​злой гений"​ Котэ Махарадзе. ​
 +      — Георгий,​ все было прекрасно!.. Огромное тебе спасибо. Чувствуешь,​ как грузины хорошо тебя приняли!.. — Он расцеловал меня и продолжал:​ — Просьба к тебе, Георгий! Сделай доброе дело, постой у Вечного огня, пожалуйста!.. Понимаешь,​ сейчас начнется торжественный реквием умершим грузинским актерам,​ снимавшимся в кино. Зажгут Вечный огонь на сцене, по обеим сторонам которого по стойке "​смирно"​ встанут два актера — русский и грузин. Русский актер — ты, грузин — Отари Коберидзе!.. А на пяти огромных экранах в это время будут демонстрировать фрагменты из фильмов,​ в которых эти артисты снимались... Представляешь,​ как будет красиво и торжественно! ​
 +      Я сказал: ​
 +      — Котэ!.. Я же не присутствовал ни на одной репетиции. Я не видел концерта. Я не представляю себе, что это такое — Вечный огонь?​.. Когда и куда надо встать?​.. Я как слепой в лесу! Смотри,​ Котэ, ты рискуешь... Я могу сорвать всю торжественность момента. ​
 +      Котэ возразил: ​
 +      — Тебе, Георгий,​ ничего и не надо знать! Отари в темноте выведет тебя на сцену и поставит где следует. Твое дело стоять смирно на протяжении всего номера... Когда реквием окончится,​ Отари уведет тебя обратно за кулисы. Все очень просто,​ Георгий... Ну пожалуйста! ​
 +      Я согласился. ​
 +      Когда подошла очередь реквиема и погас свет, Отари взял меня за руку и повел на сцену. Поставив где надо, он занял свое место... Вспыхнул Вечный огонь. ​
 +      Поначалу все шло торжественно. Притихли зрители. Стрекотали проекционные киноаппараты... Из кинобудки в направлении сцены темноту пронзали шевелящиеся лучи света, неся на экраны изображение. Тихо и торжественно звучала печальная музыка. И вдруг случилось невообразимое!.. Зал взорвался криками восторга,​ аплодисментами! Люди буквально неистовствовали. Я ничего не мог понять. Что происходило на экранах за моей спиной?​ Почему вдруг такой восторг в зале? Нарушить стойку "​смирно"​ и повернуться к экранам я не решился. Так и простоял в недоумении,​ пока не кончился номер реквиема. За кулисами я спросил Отари, что происходило на экранах?​ В чем причина такого "​шабаша"​ зрителей? ​
 +      — На экранах покойный артист Геловани изображал генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина в фильме Чиаурели "​Падение Берлина",​ — сказал Отари. ​
 +      Я опешил. Ничего себе! Этого мне только и не хватало... Ай-яй-яй!.. Это что же получается?​ Выходит,​ я добровольно участвовал в торжественных поминках по преступнику,​ загубившему миллионы человеческих жизней... и мою в том числе?​! Я — жертва,​ стоял по стойке "​смирно"​ у Вечного огня своему же палачу?​! Ничего себе реквием,​ пропади он пропадом!.. Гори он вечным огнем... В самом страшном сне такого не увидишь... Любой фильм ужасов — рождественская сказка по сравнению с этим. ​
 +      Забавную шутку сыграл со мной Котэ Махарадзе,​ ничего не скажешь. Я понимаю,​ он мог и не знать всех гулаговских зигзагов моей судьбы (тогда на подобные темы предпочитали не распространяться),​ но легче мне от этого все равно не стало... Так или иначе, и ему понятно,​ что Геловани лишь предлог,​ а поминали-то Сталина! И восторг зрителей относился уже никак не к Геловани... В общем, настроение безнадежно рухнуло,​ вечер был испорчен начисто;​ расстроенный и обозленный,​ я отправился в буфет искать утешение там. ​
 +      Вскоре закончился и концерт. Буфет постепенно заполнялся участниками вечера. Заскочил туда и мой добрый знакомый — Гиви Зардиашвили,​ один из работников дирекции Дворца спорта. Увидев меня, он обрадовался: ​
 +      — Тебя-то я и ищу, Георгий!.. Кончай с этим делом, — он решительно забрал с моего стола коньяк,​ закуску и отнес буфетчице. — Не порти себе аппетит. Ужинать будем в другом месте. Пошли. ​
 +      — Куда еще пошли? ​
 +      — Увидишь. Будешь гостем одного грузинского дома, не пожалеешь. Мне поручено привести тебя туда, поднимайся. ​
 +      Возвращаться в гостиницу не хотелось,​ — я слишком был расстроен и возбужден в тот момент,​ все равно уснуть бы не смог: мне необходимо было разрядиться,​ ну, а легче все это происходит на людях, поэтому я не заставил долго уговаривать себя и поднялся из-за стола. ​
 +      Знать бы, какие испытания ждут меня в эту ночь! ​
 +      "​Хороший дом",​ куда меня привел Гиви Зардиашвили,​ оказался квартирой секретаря райкома КПСС одного из крупных районов Тбилиси. ​
 +      Хозяин дома, симпатичный грузин на вид лет пятидесяти,​ с мягкими,​ приятными манерами,​ преждевременно облысевший,​ встретил нас улыбкой,​ представил жене и повел в комнаты знакомить с остальными гостями,​ уже находившимися в квартире. ​
 +      Говорят:​ хочешь постичь человека,​ понять его вкусы, привычки,​ пристрастия — посети его жилище! О том же гласит и народная поговорка:​ "​Каков поп — таков и приход!"​. "​Приход",​ в который меня угораздило попасть,​ сразил под корень... Так и хотелось воскликнуть:​ "​Живут же люди!"​.. ​
 +      Залитая хрустальным светом чешских светильников и люстр, огромная квартира сияла, как Георгиевский зал Кремля! Дорогая мебель... Мягкие,​ приглушающие шаги ковры под ногами. Музыка,​ звучащая из невесть где спрятанных стереодинамиков... Белый рояль в громадной гостиной словно лебедь плавал в зеркальных "​водах"​ сверкавшего лаком паркета!. Нежданно-негаданно я оказался в святая святых тбилисской номенклатурной элиты. ​
 +      Что можно было сказать о хозяине дома? Он в порядке!.. В полном порядке. Никакие беды, нужда, перестройка и прочие стихийные бедствия и катаклизмы в обозримом будущем ему и его домочадцам не грозили! (Что же касается его вкуса и пристрастий,​ то и здесь всё было ясно: они тяготели в сторону дефицита,​ то есть всего того, чего в стране не хватает на всех.) ​
 +      Каждый гость представлен был персонально,​ с непременным упоминанием служебного чина. Этим как бы подчеркивалась оказываемая мне честь. ​
 +      Таким образом,​ меня удостоили своим рукопожатием несколько республиканских министров,​ включая и местного министра кинематографии. ​
 +      Чуствовалось,​ что все гости — одна компания. Все давно и хорошо знают друг друга... Сработались и притерлись друг к другу. Все местные и все — грузины. Русских — двое, я и известный комик Женя Моргунов. ​
 +      В столовой ждал роскошно сервированный стол персон на двадцать. Хрусталь,​ серебро,​ фарфор,​ редкие грузинские вина, известные мне разве что по названиям,​ цветы... Так и просился на язык дурацкий,​ ненавистный многим благополучным грузинам вопрос:​ на какие "​шиши"​ всё это великолепие?​ И как это сочетается с декларированными партией принципами "​социально справедливого общества"? ​
 +      Конечно,​ вопрос глупый и неуместный,​ а в этом случае даже и подлый. Не нравятся эти люди? Тогда зачем ты здесь? Встань и уйди! Тебя пригласили (допустили) в этот дом исключительно для того, чтобы доставить этим людям удовольствие,​ чтобы удовлетворить и потешить их тщеславие. ​
 +      Тебе должна быть известна вельможная "​слабость"​ сильных мира сего к артистам. Панибратство со знаменитостью льстит самолюбию,​ льет елей на душу!.. Раз ты понимаешь это и не хочешь играть в подобные игры, не желаешь уподобиться чеховскому генералу на свадьбе — уходи! Никто удерживать тебя не собирается. Твоя философия здесь никому не нужна. ​
 +      Но уж если смалодушничал и не ушел, если остался и пользуешься гостеприимством,​ вкушаешь со стола тех, кого в душе презираешь,​ то, значит,​ и сам ты не далеко ушел от них, и нечего философствовать. Твоя позиция "​социальной справедливости"​ в этом случае откровенно попахивает социальной завистью. От всех этих самокритичных мыслей настроение оставалось препоганым. ​
 +      Чуствовалось,​ что все гости — одна компания. Все давно и хорошо знают друг друга... Пригласили к столу. Женя Моргунов,​ давно предвкушавший хорошо выпить и вкусно поесть,​ придирчиво оглядывал стол. Не обнаружив на нем, кроме сухих вин, ни водки, ни коньяку,​ разочарованно произнес в мою сторону,​ не шибко беспокоясь,​ что может быть услышан другими: ​
 +      — "​Сухариком",​ значит,​ угощают! А я-то думал... ​
 +      Но хозяин услышал. Сказав несколько слов по-грузински,​ отчего за столом рассмеялись и насмешливо посмотрели в сторону Моргунова,​ он отдал команду женщинам,​ весь вечер маячившим на втором плане, в открытых дверях столовой,​ на виду у мужчин,​ как бы предупреждая их желания. Одна из них исчезла и тут же вернулась с графином кристально-прозрачной чачи. Хозяин наполнил фужер до краев и любезно преподнес его Моргунову,​ оставив ему в персональное владение и весь графин. ​
 +      Через полчаса Жени за столом не было. Он сладко спал на одном из диванов в соседней комнате. ​
 +      За грузинским столом не напиваются — пьют сухие виноградные вина. Голова от них остается ясной, да и сам человек не выходит за рамки приличий,​ не теряет мужского достоинства. Традиционное грузинское застолье — это праздник! Фестиваль комплиментов,​ которые как из рога изобилия рассыпает тамада перед сидящими,​ щедро одаривая каждого пьющего вино достоинствами,​ сущими и мнимыми... ​
 +      Тамада — это самый уважаемый,​ самый мудрый,​ самый красноречивый,​ самый находчивый и остроумный... словом,​ "​самый-самый"​ из всех присутствующих,​ в данном случае — хозяин дома, принимающий гостей. Сегодня,​ за этим столом,​ он "​премьер-министр"​... Он — светофор,​ чутко регулирующий жизнь разгоряченного алкоголем стола. Ему подчинены все! ​
 +      И так же, как в Азии, например,​ грешно покинуть стол, пока не отведаешь плова, подаваемого напоследок,​ в завершение праздника,​ неприлично встать из-за грузинского стола раньше,​ чем тамада не почтит своим вниманием последнего из сидящих,​ не поднимет бокал за его здоровье. После этого обязательно провозглашается тост за здоровье самого тамады,​ и только тогда официальная его миссия считается исчерпанной. Это не значит вовсе, что праздник кончается,​ — грузины на минутку за стол не садятся!.. Жизнь продолжается,​ но уже без дирижера,​ свободно,​ по правилам перекрестка с выключенным светофором. ​
 +      Все эти и другие премудрости,​ а заодно и кто есть кто, я постигал,​ слушая комплиментарные,​ заздравные речи тамады,​ изобилующие превосходными оборотами настолько,​ что казалось:​ сидишь среди святых апостолов,​ а не в кругу партийных секретарей и министров. ​
 +      Пышные речи, обилие тостов,​ вкусная пища и хорошее вино сделали благое дело, раздражение понемногу утихало,​ я стал успокаиваться. ​
 +      Застолье продолжалось... ​
 +      Тамада в очередности тостов был принципиален,​ шел строго по кругу, в направлении часовой стрелки... Я сидел где-то в районе "​без четверти"​ — до меня было еще далеко. А вот к министру кино минутная стрелка приближалась. Было любопытно,​ что о нем скажут. ​
 +      Вначале тамада коснулся юбилея. Поздравив министра с большим успехом торжественного вечера,​ он с особым удовольствием подчеркнул фурор реквиема. Помянули артиста Геловани,​ сумевшего "​талантливо воплотить в себе духовное начало великого Сосо"​... Кто-то крикнул:​ "​Слава генералиссимусу!"​... Возглас с восторгом был подхвачен,​ наполнены фужеры,​ и тамада провозгласил: ​
 +      — За вождя и учителя всех народов! Лучшего друга советских кинематографистов!.. Вечная память и слава великому Сосо! Встать! До дна! ​
 +      "​Так... — подумал я, — Началось"​. ​
 +      Какой-то злой рок упорно витал надо мной в этот злосчастный вечер. Суждено,​ кажется,​ испить сегодня всю чашу испытаний до дна... Я лихорадочно соображал,​ что же делать?​ Должен же быть какой-то выход? ​
 +      Смириться и пить?.. Не годится. Совесть замучает,​ не простит малодушия... ​
 +      Делать вид, что пьешь?​.. Способ этот в сходных обстоятельствах уже опробован мною — не проходит! Не отстанут. Будут терпеливо ждать, пока не выпьешь. ​
 +      Просто встать из-за стола и уйти?.. Нельзя. Слишком вызывающе. Нельзя забывать,​ что находишься не где-нибудь,​ а в Грузии! Психология здесь иная. Сталин тут прежде всего — свой, земляк! Он здесь Владыка половины мира, герой, вождь, а потом уже "​тиран"​ и прочее (Вспомните реакцию зрителей Дворца спорта!) ​
 +      Застолье,​ между тем, продолжалось. Сталина поминали чуть ли не в каждом тосте. Пили за "​продолжателя генеральной линии партии",​ за "​великого организатора и вдохновителя победы над фашизмом",​ за "​отца и учителя",​ "​светоча человечества"​ и т. д. и т. п.
 +В одну из редких пауз между тостами я попытался попросить слова — бесполезно,​ куда там!.. Мне объяснили:​ "​Слово получите,​ когда тамада сделает к вам алаверды. И не надо горячиться — таков обычай!" ​
 +      И вдруг я успокоился. Настолько успокоился,​ что безропотно вставал,​ подчиняясь команде "​встать",​ пил вместе со всеми до дна, когда этого требовали... Мне стало легко! Я уже знал, о чем буду говорить. ​
 +      И когда, наконец,​ тамада сделал алаверды ко мне, я встал и спросил: ​
 +      — Ответьте мне, пожалуйста,​ настоящий грузин кровную обиду прощает или нет? ​
 +      — Нет... Конечно,​ нет! — едва ли не хором, весело прокричали мне с разных концов стола. ​
 +      — Так вот, настоящий русский кровной обиды так же не прощает! Поверьте,​ я не хочу обидеть никого из сидящих за этим столом... Вы все милые, гостеприимные люди... Надеюсь,​ вы правильно поймете всё, что я сейчас скажу, и не примите сказанное на свой счет. ​
 +      За столом притихли. Я продолжал,​ тщательно выговаривая слова: ​
 +      — В свое время зловещую роль в моей судьбе сыграли три грузина — Сталин,​ Берия и Гоглидзе!.. Благодаря этим людям я семнадцать лет мыкался по тюрьмам,​ лагерям и ссылкам. Сейчас я оказался в положении,​ когда вынужден пить в память одного из этих троих, а я этого не хочу и не буду!.. Я встал, чтобы сказать:​ когда вы пили за Сталина,​ я пил за Ленина! Извините. ​
 +      Повисла тишина. Признаться,​ стало как-то не по себе... Немножко жутковато и любопытно одновременно. Что будет дальше?​.. ​
 +      Молчание нарушил один из министров — худощавый,​ седой, красивый грузин. Изобразив на лице сочувствие,​ он произнес: ​
 +      — Да!.. Печально,​ конечно. Но, дорогой гость Георгий! Неужели вы думаете,​ что Иосиф Виссарионович Сталин знал обо всем этом? ​
 +      — Э-э, бросьте! — резко ответил я. — Согласитесь,​ трудно поверить,​ чтобы глава государства не знал о судьбе почти двадцати миллионов его верноподданных! ​
 +      Опять стало тихо. Совсем тихо. Слышно стало, как через открытое окно в ночи звенели цикады... Прозвучало несколько резких фраз по-грузински,​ обращенных к тамаде. Мне показалось — спрашивали,​ что делать?​.. ​
 +      Хозяин растерянно молчал. Потом, исподлобья тяжело взглянул на меня, допил вино из фужера,​ перевернул его вверх донышком и, решительно поставил на стол, поднялся. Его примеру,​ словно по команде,​ последовали и все остальные... Застолье окончилось.
 +Уже на улице, по пути в гостиницу,​ я сказал Гиви Зардиашвили,​ провожавшему меня: ​
 +      — Извини,​ Гиви! Понимаю,​ что подвел тебя, но иначе не мог, поверь,​ — они достали меня!.. Сначала реквием... потом это... нет!.. Не могу, нет! ​
 +      — Ладно. Не переживай! Всё правильно сказал,​ — успокоил меня Гиви. — Лучше ответь:​ ты серьезно? ​
 +      — Что именно? ​
 +      — Ты... это, действительно пил за Ленина! ​
 +      — Нет, конечно! — рассмеялся я. — Это придумалось вдруг! Применительно к этой компании... В подобных ситуациях я всегда пью за Константина Сергеевича Станиславского.
 +
 +ЭТАП
 +Рассказ
 +
 +
 +Будь проклята ты, Колыма, ​
 +Что названа чудной планетой! ​
 +Сойдешь поневоле с ума, ​
 +Отсюда возврата уж нету.
 +В транзитной тюрьме Владивостока формировался этап заключенных на Колыму. Этапируемых на прощание,​ накануне отправки,​ начальство умудрилось накормить селедкой. ​
 +      Весь путь к причалу,​ от Второй Речки до бухты Золотой Рог, заключенные вынуждены были терпеть,​ превозмогать жажду. Все следующие двенадцать-пятнадцать часов самой погрузки на корабль их просьбы дать воды игнорировались начальством,​ подавлялись конвоем грубо, жестко. ​
 +      Сначала грузили лошадей. Несколько часов их бережно,​ поодиночке заводили по широким трапам на палубу,​ размещали в специальных палубных надстройках — отдельное стойло для каждой лошади... В проходе между стойлами стояли бачки с питьевой водой, к каждому была привязана кружка... ​
 +      В отличие от лошадей,​ с людьми не церемонились. Дьявольская режиссура погрузки заключенных на корабль была отработана до мелочей и напоминала скотобойню. С приснопамятных времен она успешно практиковалась не только на Колыме,​ Печере или в Караганде,​ но всюду и везде, где могущественный ГУЛАГ помогал большевикам строить социализм в России. ​
 +      Как стадо баранов людей гнали сквозь шпалеры вооруженной охраны,​ выстроенной по всему пути, в широко распахнутую пасть огромного трюмного люка, в само чрево разгороженного многоярусными деревянными нарами трюма... Гнали рысью, под осатанелый лай собак и улюлюканье конвоя,​ лихо, с присвистом и матерщиной... "​Без последнего!" ​
 +      Не знаю, существует ли подобное и сейчас,​ в девяностые годы, но тогда, в памятном для меня тридцать девятом,​ всю прелесть этой "​режиссуры"​ я испытал сполна на собственной шкуре. ​
 +      Когда наконец погрузка лошадей и людей закончилась и "​Джурма"​ медленно отвалила от причала,​ в ее наглухо задраенном трюме, гудящем как пчелиный улей, уже созрел жуткий,​ сумасшедший бунт. ​
 +      Корабль,​ набитый массой осатанелых от жажды, исступленных людей, стонал,​ вопил сотнями исходящих пеной, охрипших глоток,​ требовал воды. "​Воды!!! Во-оды!!!" ​
 +      Капитан категорически отказался продолжать рейс. "До тех пор пока люди не получат воду и не придут в себя, никто не заставит меня выйти в открытое море с сумасшедшим домом в трюме, — заявил он. — Немедленно напоите людей"​. ​
 +      И только после этого заявления до конвоя,​ кажется,​ дошло, какую опасность представляет взбунтовавшийся в море корабль с сотнями запертых в трюме, мучимых жаждой людей. ​
 +      Конвоиры раздраили трюмный люк. С палубы в ствол трюма, в этот ревущий зверинец,​ начали опускать на веревках бачки с пресной водой. Бесполезно,​ слишком поздно спохватились! ​
 +      Стоило только в проеме трюма появиться первому бачку, как мгновенно к нему бросились озверевшие,​ утратившие последний контроль над собой люди... С хриплыми голосами,​ сметая,​ давя и калеча друг друга, они карабкались по трюмным лестницам к спасительному бачку. Со всех сторон тянулись к нему сотни рук с мисками,​ кружками... Через мгновение бачок заметался из стороны в сторону,​ заплясал в воздухе словно волейбольный мяч, был опрокинут и с концом обрезанной кем-то веревки исчез в недрах трюма. ​
 +      Вода из него так и не досталась никому,​ никого не напоила и, даже не долетев до днища трюма, у всех на глазах мгновенно превратилась в пыль, в брызги,​ в ничто... Следующие несколько попыток закончились тем же. 
 +      Тогда в трюм спустились конвоиры. Короткими автоматными очередями по проходам трюма им удалось на какое-то время разогнать всех по нарам, приказать лежать и не двигаться. С верхней палубы в проем трюма быстро спустили огромную бочку, размотали в нее пожарный брезентовый шланг, подключили помпу. ​
 +      Со всех нар за этой процедурой лихорадочно следили сотни воспаленных глаз — ждали. Слышно было, как заработала помпа, зашевелился,​ ожил шланг... в бочку полилась вода... И как только автоматчики ретировались на лестницу и поднялись на палубу,​ к воде кинулись люди. ​
 +      Мгновенно у бочки образовалась свалка. За место у водопоя началась драка. В ход пошли лезвия безопасных бритв, ножи, утаенные уголовниками после этапных шмонов. Запахло кровью. Кто не сумел пробиться к бочке, бросился на лестницу,​ к пожарному шлангу... Цеплялись за висящий,​ упругий от напора воды шланг, тянули его на себя... Ножами вспарывали,​ дырявили парусину... К хлеставшей из дыр воде подставляли разинутые,​ пересохшие рты и судорожно,​ жадно глотали ее. Давились,​ торопились,​ захлебывались... Вода из прорванных шлангов текла по лицам, телам, по набухшей одежде,​ стекала по ступенькам лестницы... Ее ловили в воздухе,​ облизывали ступеньки. К ней лезли друг через друга, сильные стаскивали с лестниц слабых,​ те остервенело сопротивлялись,​ хватались за набрякшую,​ сочившуюся водой одежду соседа. Как пиявки впивались зубами,​ повисали на ней и с жадностью обсасывали,​ торопились напиться,​ пока их не сбросили вниз, на дно трюма... Оттуда к водопою лезли и лезли новые толпы обезумевших от жажды зэков. ​
 +      И уж нечто совсем фантастическое,​ подобно миражу в пустыне,​ являла собой на этом фоне компания блатных авторитетов — элита преступного мира: крестные отцы, воры в законе,​ паханы,​ аферисты всех мастей... Вся эта уголовная сволочь вольготно обосновалась на верхних нарах, вблизи распахнутого люка, — поближе к свету и к свежему морскому воздуху. Они, эти подонки,​ были настоящими хозяевами этапа. Как римские патриции возлежали они на разостланных по нарам одеялах,​ не боясь никого и не таясь, нагло потешались над происходящим. От жажды они не страдали — у них было все! Все, вплоть до наркоты! Всевозможная еда, спирт, табак и даже... женщина! (Если можно было назвать женщиной полуголое существо в мужских подштанниках.) Вдребезги пьяная,​ распатланная девка, размалеванная похабными наколками,​ одному сатане известно,​ откуда и как приблудившаяся к мужскому этапу, томно каталась по нарам, за спинами резавшихся в карты воров. ​
 +      Деньги,​ добротные шмотки — все уворованное,​ награбленное,​ под угрозой ножа, силой отнятое у "​фраеров"​ — политических,​ сносилось молодым жульем ("​шестерками"​) к ногам паханов и тут же шло на кон, разыгрывалось в карты. Вещи, как бабочки,​ порхали от одного игрока к другому... ​
 +      Неизвестно,​ достиг бы бунтующий ковчег "​земли обетованной",​ если бы капитан "​Джурмы"​ не вмешался в действия конвоя и не принял собственные,​ решительные меры. ​
 +      Опытный моряк, не первую навигацию поставляющий на Колыму дармовую гулаговскую рабсилу (заключенных),​ он понимал,​ в каком положении оказался из-за преступной глупости конвоя,​ не сумевшего вовремя напоить людей. Он понимал,​ что никакие полумеры уже не помогут,​ — соображать надо было раньше,​ на берегу. ​
 +      В создавшемся положении "​Джурма"​ представляла собой плывущую в никуда пороховую бочку с подожженным фитилем. Вот-вот бабахнет! Рванет так, что никого и ничего не останется... Все окажутся на дне, там, где все равны — и "​чистые",​ и "​нечистые",​ все! Расплата за глупость неизбежна. ​
 +      В этой критической ситуации,​ когда перепуганная насмерть,​ растерявшаяся охрана не знала, что делать,​ капитану ничего другого не оставалось,​ как решиться на крайнюю меру — единственную,​ пожалуй,​ которая могла еще утихомирить людей и предотвратить катастрофу. ​
 +      В момент,​ когда ярость вконец озверевших заключенных достигла последнего предела,​ готова была выплеснуться из недр мятежного трюма на палубу и разнести вдребезги корабль,​ капитан отдал распоряжение залить бунтующий трюм водой. Залить немедленно,​ из всех имеющихся на корабле средств. ​
 +      Срочно были подтянуты дополнительные пожарные шланги,​ включена помпа, и изо всех люков на головы беснующихся в трюме людей полились потоки пресной воды. ​
 +      В короткое время днище трюма было залито. Зэки, по щиколотки в воде, упились ею вдоволь,​ что называется,​ от пуза — пей не хочу!.. ​
 +      Расчет капитана оправдался,​ бунт утих, опасность миновала. Опасность миновала для корабля,​ но не для людей. ​
 +      Эксперимент,​ учиненный конвоем над человеческой выносливостью,​ уже на следующее утро выдал первые тревожные результаты. У сотен заключенных обнаружились признаки одной из самых страшных в условиях длительных этапов болезни — дизентерии (королевы клопами провонявших пересылок,​ вшивых этапов и голодных беспенициллиновых лагерей). ​
 +      Я не знаю, сколько несчастных так и не достигли "​земли обетованной"​ — канцелярская отчетность на этот счет, наверное,​ существует;​ знаю одно: их много! Количество заключенных,​ взошедших на борт "​Ноева ковчега"​ в бухте Золотой Рог, далеко не соответствовало количеству сошедших с его трапа в бухте Нагаево 5 ноября 1939 года. ​
 +      Колыма не дождалась тогда многих... ​
 +        ​
 +      5 ноября 1939 года. Оттепель... Крупными влажными хлопьями валит снег, оседает на мокрых тряпках кумачовых полотнищ,​ славящих нерушимую дружбу партии и народа... На белесых от оттепельной изморози стенах портовых зданий,​ как пятна крови, рдеют флаги, предвестники близкого праздника... Столица Колымы прихорашивается в преддверии "​Великого Октября"​. ​
 +      Магадан встречает гостей. ​
 +      Вся территория порта оцеплена войсками НКВД и ВОХРа. На пирсе много начальства. Шпалеры солдат у причала и всюду собаки... собаки... собаки... Пронзительно кричат чайки... ​
 +      У причала белый пароход с поэтическим названием "​Джурма"​. ​
 +      Закончена швартовка,​ брошен якорь, спущены на берег трапы — рейс окончен. Очередной этап заключенных из Владивостока — печально знаменитый "​дизентерийный этап"​ — прибыл. ​
 +      За пять суток пути корабль полегчал на несколько сот заключенных — умершие от дизентерии были выброшены за борт — похоронены в холодных водах Охотского моря. ​
 +      Бедолаги не оправдали возложенного на них доверия Родины — обманули ГУЛАГ, посмели умереть раньше положенного... Колымским безымянным погостам они предпочли братскую могилу Охотского моря. ​
 +      Из распахнутых трюмных люков валит пар: идет разгрузка. На палубу из недр трюма струится нескончаемый поток заключенных и стекает по трапам вниз, на берег. Под понукающий мат конвоя,​ крики охраны и истошный лай собак их гонят сквозь плотные шеренги охраны на берег, выстраивают по пятеркам,​ на ходу перестраивают в сотни. Сформированную партию в сто человек подхватывает конвой и "​без последнего"​ рысью гонит прочь из порта, на выход, в сторону магаданской транзитной тюрьмы. ​
 +      Режиссура та же, что и при погрузке этапа во Владивостоке. Повторяется зеркально,​ только тогда нас гнали с берега на корабль,​ теперь — с корабля на берег. ​
 +      В сутолоке разгрузки перемешались политические и уголовники. В нашей сотне, кроме нескольких блатных (неведомо когда приблудившихся к нам), оказались в основном те, с кем я прошел весь этапный путь от Ленинграда до Магадана. Это были военные:​ старший и средний командный состав Советской Армии. Большинство — работники штаба Ленинградского военного округа. Многие из них, как это ни странно,​ к тюремным лишениям оказались малоприспособленными. ​
 +      Из последних сил, подгоняемые конвоем,​ они тащили на спинах огромные узлы бесполезного имущества — скорбный,​ прощальный дар убитых горем жен, матерей,​ родственников,​ переданный при последнем свидании в ленинградской пересылке. ​
 +      Несчастные женщины! Откуда им было знать, что все это святое добро, с такой мукой собранное,​ добрыми людьми от сердца даренное,​ слезами политое,​ не поможет их близким... Не обогреет,​ не сохранит здоровье,​ скорее наоборот — обернется лишней обузой,​ бесконечной тревогой,​ станет пристальным объектом внимания уголовников. ​
 +      Откуда им было знать, что все эти десятки килограммов дорогих,​ добротных вещей окажутся зряшными,​ бесполезными,​ что они только усложнят этапную жизнь заключенного и в конце концов неизбежно перекочуют к блатным или окажутся добычей лагерных придурков. ​
 +      Откуда им было знать, что дорогие сердцу личные вещи (последняя зримая память о доме) совсем скоро покинут своих владельцев — будут отняты,​ разворованы,​ разграблены в бесконечных лагерных передрягах... Из вещей дорогих,​ личных станут лишними,​ чужими,​ превратятся в лагерные "​шмотки",​ в разменную карточную монету блатных. Все лучшее,​ в качестве "​лапы",​ приживется у начальства. ​
 +      Воры, более опытные (или заранее наслышанные насчет порядков магаданской транзитки,​ или успевшие побывать там сами), шли налегке — никаких вещей! Только то, что на себе и что полегче... Приклад в спину им не грозил — они хорошо знали, что такое "​без последнего"​. ​
 +      К своей чести должен сказать,​ что у меня, кроме длинной кавалерийской шинели на плечах да штанов и рубахи на теле, ничего больше не было. Шинель подарил мне земляк-ленинградец,​ неожиданно вызванный с этапа на переследствие (бывало и такое — помоги ему Бог!). Он же и научил меня не иметь в этапах лишнего. Поэтому шел я легко, приклада конвойного не боялся. ​
 +      Очень худо пришлось нашему подопечному другу — Борису Борисовичу Ибрагимбекову. Кроме тяжелого кожаного реглана на плечах со споротыми полковничьими знаками отличия,​ он тащил на себе, согнувшись как японский самурай,​ целый вигвам роскошных бесполезных вещей: новый полковничий китель,​ штаны с лампасами,​ сапоги и прочие принадлежности офицерского гардероба,​ с которыми,​ из гордости,​ ни за что не хотел расстаться. Шатаясь,​ подгоняемый тычками и матом, старик упорно продолжал тащить свой "​крест"​... И как мы с Сергеем Чаплиным его ни уговаривали,​ сколько ударов в спину он ни получал от конвойного,​ ничего не действовало... В ответ старик крутил головой и кричал: ​
 +      — Вы нелюди!.. Вы звери, животные!.. Неужели не понимаете,​ что я — офицер?​ Я давал присягу!.. Я не могу лишиться чести! ​
 +      — Старый дурак! — втолковывали мы ему. — Конвой забьет тебя до смерти вместе с твоей честью,​ пропади она пропадом! Вместе с твоим упрямством! Бросай шмотки к чертовой матери,​ пока не сдох! ​
 +      Ничего не действовало. Старик продолжал получать тычки в спину. Стало ясно, что он вот-вот упадет под прикладом конвойного и уже не встанет. Кончилось тем, что пришлось насильно стащить с его спины вещи и выбросить их через забор на кладбище,​ мимо которого в этот момент нас гнали. ​
 +      Подхватив упиравшегося старика под руки, мы с Чаплиным поволокли его в середину колонны,​ подальше от конвоя. ​
 +      Странно было, почему блатные,​ шедшие рядом и с удовольствием наблюдавшие эту сцену, сами не проявили ни малейшего интереса к добротным шмоткам полковника. Впрочем,​ очень скоро эта загадка объяснилась. ​
 +      Борис Борисович Ибрагимбеков (Ибрагим-Бек!) — высокий,​ худощавый старик с породистым узким лицом, украшенным внушительным,​ как у Сирано де Бержерака,​ кавказским носом... Его гордый нос не единственное,​ что роднило его с ростановским романтичным гасконцем. Оба — поэты, настоящие мужчины,​ люди чести!.. Идеалисты,​ мушкетеры,​ романтики! Оба блаженны и в доброте своей, и в благородстве... У обоих в крови — шампанское!.. ​
 +      Разница между ними лишь в том, что Сирано де Бержерак вымышленный литературный герой, а Ибрагим-Бек — живой человек,​ действительно существовавший на белом свете. В течение пятидесяти с лишним лет он украшал своим благородным существованием эту грешную землю. ​
 +      Потомственный военный. Окончил кадетский корпус в Петербурге. Воевал в империалистическую 1914—1918 годов. За личное мужество и храбрость награжден четырьмя орденами Георгия (полный Георгиевский кавалер!). В гражданскую войну воевал на Кавказе. Будучи одним из командиров в легендарной Дикой дивизии,​ награжден двумя орденами Боевого Красного Знамени (за мужество и храбрость!). В советское время — инспектор кавалерии штаба Ленинградского военного округа. Полковник. Арестован в 1938 году. Приговорен к десяти годам лагеря по статье 58-1а (измена Родине). Женат. Любил жену самозабвенно... Очень страдал в разлуке. Жить не хотел. Умер в 1942 году, на инвалидной командировке Дукчанского леспромхоза. ​
 +      Мне выпала судьба и честь знать этого замечательного человека,​ быть свидетелем последних лет его жизни... ​
 +      А почему,​ собственно,​ я называю Бориса Борисовича стариком? ​
 +      Ему в тридцать девятом году был всего лишь пятьдесят один год! Это мне он казался стариком. Наверное,​ потому,​ что я был моложе его вдвое. Тогда все, кому перевалило за пятьдесят,​ были для меня глубокими стариками... ​
 +      ...Наконец показалась и знаменитая "​транзитка"​. Этап остановили на вытоптанном снегу перед вахтой. Над воротами вахты красовался выцветший кумачовый транспарант,​ в категоричной форме предупреждавший,​ что "​путь в семью трудящихся — только через труд"​. ​
 +      Рядом с вахтой находился административный корпус — несколько одинаковых двухэтажных строений,​ оштукатуренных глиной. ​
 +      Дальше,​ через всю зону "​транзитки",​ тянулись бесконечные ряды низких одинаковых бараков с покатыми крышами,​ напоминавших совхозные теплицы,​ доверху занесенные снегом... Лишь дым из труб да расчищенные в снегу ходы в бараки говорили о присутствии в них самих "​трудящихся"​... ​
 +      Вся территория "​транзитки"​ была обнесена густым забором из колючей проволоки. Через каждые сто метров торчали в небо охранные вышки ("​скворечники"​),​ оснащенные прожекторами и пулеметами... Отдельно от зоны, рядом с дорогой маячила уродливая громадина транзитной бани. Всю нашу сотню в нее и загнали,​ предварительно пересчитав. В огромном,​ пустом и холодном помещении без окон, освещенном лишь несколькими тусклыми лампочками под потолком,​ заперли. ​
 +      Когда глаза попривыкли к темноте,​ оказалось,​ что помещение не так уж пусто, как показалось спервоначалу:​ весь пол под ногами был завален полуметровым слоем в беспорядке брошенной одежды. Вперемешку валялись видавшее виды, заношенное тряпье и добротная,​ свежая,​ еще незнакомая с лагерной "​вошебойкой"​ и прожаркой гражданская одежда. Меховые шубы, шинели,​ куртки,​ пальто,​ всевозможное белье напоминали свежие могильные холмики на этом жутком кладбище человеческой одежды... ​
 +      Наконец в стене, противоположной входу, резко отворилась маленькая дверь. На пороге возникли несколько дюжих придурков из "​бытовиков",​ с лоснящимися,​ сытыми мордами. Этап притих. ​
 +      — Раз-де-вайсь! — громко скомандовал один из придурков. ​
 +      Воры, уже однажды побывавшие в этом душечистилище,​ и кое-кто из "​бытовиков",​ не дожидаясь повторной команды,​ послушно начали сбрасывать с себя одежду и голыми выстраиваться у открытой двери. ​
 +      — А вам, фашисты,​ что, отдельное приглашение нужно? Кому сказано раздеваться? ​
 +      — Как раздеваться,​ совсем,​ что ли?​.. ​
 +      — А ты что, в штанах в баню ходишь? ​
 +      — Вещи-то куда девать? ​
 +      — Все шмотки бросайте здесь. ​
 +      — Как это "​бросайте"?​ А если пропадут? ​
 +      — Не пропадут,​ мы постережем!.. Ха-ха!.. ​
 +      Кто-то из образованных этапников некстати вспомнил Конституцию: ​
 +      — Это безобразие... Произвол! Вы не имеете права!.. ​
 +      — Я покажу тебе право! — взвился придурок. — В Сандуны,​ что ли, приехал?​ Отдельный шкафчик тебе нужен? Забудь Сандуны лет на десять... Бросай,​ бросай белье, падла... ​
 +      — Это чистое белье, — упирался этапник. ​
 +      — Сказано,​ с собой ничего не брать!.. А ну, живей проходи! Чего в рот положил,​ сука? Деньги заключенному иметь при себе не положено. Бросай,​ тебе говорят! — Придурок бесцеремонно изымает изо рта заключенного деньги... ​
 +      И все же каждый норовил выгадать для своих вещей и денег приметный уголок,​ схоронку,​ чтобы потом, после бани, легче было их там найти. ​
 +      — Надо бы дежурного при вещах оставить на всякий случай,​ — неуверенно произнес кто-то из военных. ​
 +      — Не надо. Здесь все свои. Мы постережем! — нагло смеялись придурки. ​
 +      Они стояли по бокам открытой двери и пропускали в нее по одному,​ предварительно заставляя разжимать кулаки и открывать рот. ​
 +      Все слышанное ранее о магаданской "​транзитке"​ подтверждалось. Здесь окончательно завершалось превращение человека в животное,​ в бесправного,​ беспомощного робота. Здесь он лишался не только личной одежды — последней вещественной связи с прошлым. В бане ему предстояло окончательно смыть с себя, похоронить все свое прошлое,​ забыть,​ смириться с обстоятельствами и как бы родиться заново — безликим,​ послушным начальству колымским зэком... ​
 +      В следующем помещении человек десять придурков в серых, грязных халатах оболванивали тупыми машинками головы и лобки этапников. Наспех остриженные,​ голые люди подходили к очередной двери, где каждому совали в руку по крошечному кусочку мыла. ​
 +      Основным этапом в этом банном конвейере была сама баня. Здесь каждому из нас предстояло успеть смыть с себя накопившуюся за время трехмесячного пути из Ленинграда грязь. Молодым и здоровым это удавалось. Они ухитрялись,​ беря пример с блатных,​ вылить на себя по нескольку шаек горячей воды за время мытья. Медлительные и больные довольствовались одной, и то если успевали:​ воду выключали вдруг, без всякого предупреждения. ​
 +      Раздалась команда "На выход!"​. ​
 +      Открылась очередная дверь, из которой каждому швырнули кальсоны и рубаху. Затем погнали в следующее помещение. Там ты получал стеганые ватные штаны и гимнастерку. В следующем проеме дверей награждали телогрейкой,​ кирзовыми рабочими ботинками и суконными портянками. О соответствии размера никто не беспокоился. И наконец,​ последним,​ завершающим конвейер одевания были бушлат,​ вигоневый шарфик и шапка-ушанка солдатского образца. На этом банная процедура заканчивалась. ​
 +      Едва обсохнув,​ придя в себя, зэки начали обживать гулаговские наряды,​ привыкать к ним, обмениваться друг с другом,​ подыскивая подходящий для себя размер. Жизнь продолжалась. ​
 +      Пути назад, к оставленным на полу личным вещам, не было. За какой-нибудь час дьявольский лабиринт пройденных дверей превратил всех в серую, безликую массу беспомощных колымских зэков, лишил имущества и памяти... памяти о доме, о близких... Сбереженные после бесчисленных шмонов в этапных тюрьмах реликвии,​ дорогие сердцу каждого:​ письма,​ фотографии детей, жен, матерей,​ близких — все исчезло,​ пропало. Наиболее ценное окажется потом у начальства и на карточных столах блатных и придурков. Остальное будет выкинуто,​ безжалостно сожжено. ​
 +      Бедный Борис Борисович! Только теперь он постиг весь трагикомизм происшедшего. В этом благородном человеке что-то навсегда надломилось. Что-то очень важное... помогающее человеку продолжать бороться за жизнь... хотеть жить!.. ​
 +      У выхода из бани нас ждали грузовые автомашины,​ уже готовые к погрузке этапа. ​
 +      Вся наша сотня разместилась в четырех грузовиках,​ по двадцать пять человек в каждом кузове. Один конвойный — в отсеке кузова у кабины,​ в тулупе и с автоматом. Другой,​ с документами,​ — вместе с водителем в кабине. ​
 +      Нашему этапу крупно повезло. Наслаждались мы колымским пейзажем недолго. Через пару часов всех нас сгрузили в хозяйстве Дукчанского леспромхоза,​ всего в сорока семи километрах от Магадана. ​
 +      Правы оказались те, кто предсказал:​ "​Раз одевают в кирзовые ботинки,​ далеко в тайгу не повезут"​. Логично. ​
 +      За два года пребывания в лагере Дукчанского леспромхоза я акклиматизировался окончательно. Освоил несколько профессий:​ лесоруба,​ грузчика,​ дорожника,​ автослесаря,​ водителя... ​
 +      Все это время активно и с успехом помогал Советской власти превращать лесотундровую Колыму в окончательно безлесную — тундровую.
 +(На снимке:​ Георгий Жжёнов с дочерью Еленой)
 +Рассказ Поворот судьбы
 +По центральной трассе — жизненной артерии Колымы,​ — одолевая перевал за перевалом,​ ползли в стылое нутро Дальстроя автомашины,​ набитые заключенными... Свежими жертвами ненасытному Молоху...
 +Ползли,​ удаляясь от мягкого климата побережья в тайгу, на промерзшие рудники и прииски — на золото,​ на касситерит,​ на гибель...
 +Ползли день и ночь, по заснеженным дорогам,​ по наледям несмирившихся рек...
 +Менялись колымские пейзажи,​ натужно гудели изношенные двигатели...
 +Из-под нахлобученных шапок, поверх замотанных тряпками лиц обреченно смотрели в бирюзовое колымское небо заиндевелые глаза с замерзающими каплями слез на ресницах...
 +В особенно сильные морозы и при длительных переездах через перевалы заключенных накрывали брезентом...
 +При остановках на ночлег или питание конвоиры открывали борта и вконец окоченевшие зеки, пятерками,​ как сидели,​ вываливались из кузова и на карачках ползли хоть в какое-нибудь тепло...
 +В тот — роковой для меня — день на лагпункте формировался очередной этап в тайгу.
 +Этапов этих — на прииски,​ на золото — заключенные боялись панически,​ смертельно... Мало кто возвращался оттуда живым. Каторжный труд, хроническое недоедание,​ произвол,​ цинга, обморожения — вот далеко не полный перечень испытаний,​ через которые проходил каждый,​ кому не удалось избежать тайги...
 +При формировании этапа все виды работ, связанные с выходом за зону лагеря,​ были запрещены:​ пока не определится и не уйдет этап, заключенные обязаны находиться в зоне. Там заканчивала работу медкомиссия,​ в поте лица трудившаяся в поисках полноценной рабочей силы. Ей надлежало наскрести из общего поголовья приморенных зеков лагеря очередных сто человек,​ пригодных для тяжелых приисковых работ. Сделать это было непросто,​ потому как всего месяц назад та же комиссия с той же целью уже очистила лагерь от всех, кто хотя бы по внешнему виду, соответствовал понятию пригодного для тяжелых физических работ. Полноценными считались все, у кого в личном деле красовался штемпель «ТФТ» — ТЯЖЕЛЫЙ ФИЗИЧЕСКИЙ ТРУД — формальное свидетельство здоровья. Владельцы этого зловещего тавро подлежали этапу в первую очередь и без всякого дополнительного медосмотра. Не теряющие юмора зеки переиначили «ТФТ» в «ЧТЗ» и на анкетный вопрос о здоровье рапортовали:​ ЧЕЛЯБИНСКИЙ ТРАКТОРНЫЙ...
 +Последняя партия «челябинцев» ушла с предыдущим этапом. Здоровых людей в лагере не осталось,​ за исключением десятка «неприкасаемых» придурков — истинных хозяев в лагере,​ не боявшихся никаких этапов.
 +Во все времена всякое начальство,​ совершая те или иные правонарушения,​ искало своим поступкам законное,​ формальное обоснование — крышу, на всякий случай страхующую от возможной ответственности в будущем. Поэтому и была назначена медперекомиссовка. Ей снова были подвергнуты все заключенные лагеря,​ независимо от возраста и здоровья. Комиссия,​ не мудрствуя,​ действовала по принципу:​ «На безрыбье и рак — рыба!» Раз здоровых зеков нет, их требуется выдумать!.. Иначе говоря,​ стали перекрашивать собак — в енотов! Страх за собственную шкуру пересилил «нравственные терзания»:​ давно были забыты понятия «чистая совесть врача»,​ «клятва Гиппократа»...
 +В результате перекомиссовки больных и доходяг изрядно поубавилось — одни перешли в разряд выздоравливающих,​ а те, в свою очередь,​ волшебным образом выздоровели,​ и... требуемая сотня «пышущих здоровьем» зеков, свежеклейменных «ТФТ», была передана конвою для погрузки в автомашины,​ давно ждавшие за вахтой лагеря.
 +Процедура погрузки была отработана годами. Начальник конвоя сверял по формулярам анкетные данные каждого зека:
 +— Иванов?​
 +— Есть!
 +— Имя, отчество,​ статья,​ срок?
 +— Петр Иванович,​ 58.8,10 лет.
 +— В машину!
 +Заключенный,​ карабкаясь,​ лез в кузов. Передав формуляр конвоиру,​ начальник брал следующий.
 +Таким образом в кузов грузовой автомашины загоняли двадцать пять зеков: по пять человек в ряд, вплотную друг к другу, спинами к кабине...
 +Следовала команда:​ «Садись!»
 +Но сесть, как правило,​ не удавалось:​ из-за скученности люди висели друг на друге. Окончательно «растрясались» уже на ходу, в пути... В этом была и выгода для конвоя:​ встать самостоятельно никто не мог, если бы даже и захотел.
 +Каждую машину сопровождали два стрелка. Один — в длинном овечьем тулупе — сидел в выгороженном отсеке кузова,​ у кабины,​ другой — с этапными документами — внутри кабины,​ рядом с водителем.
 +Когда погрузка заканчивалась и конвой занимал свои места, машина,​ по команде,​ выезжала за вахту, а ее место занимала следующая...
 +И вот подвели последнюю партию зеков.
 +Из зоны за погрузкой наблюдали человек пятьдесят «счастливчиков» — отсеянных комиссией доходяг,​ откровенно больных и убогих. Они сидели на земле под охраной стрелка и с тревогой ждали, когда наконец этап уйдет и можно будет разойтись по баракам. Это значит:​ опасность миновала и до следующего приезда медицинской комиссии отправка в тайгу им не грозит.
 +Почти все этапники уже перекочевали в кузов автомашины. Начальник этапа зачитывал последний формуляр:​
 +— Хайдаров?​
 +— Есть! Усман, 162-я, 5 лет. Гражданин начальник! Сильно живот схватило... разрешите — в уборную?​.. Я мигом, не задержу... Разрешите?​!
 +Начальник кивнул конвоиру:​
 +— Отведи засранца — и быстро обратно!
 +Усман Хайдаров,​ держась за живот, сопровождаемый стрелком,​ резво потрусил в уборную...
 +Через минуту со стороны нужника раздался истошный крик конвоира:​
 +— Ты что, ты что делаешь,​ сволочь?​ С ума сошел, что ли?! А ну, вылезай,​ паразит!.. Товарищ начальник,​ он в говно залез!
 +К уборной сбежалось начальство.
 +В выгребной яме, по уши в дерьме,​ барахтался Усман Хайдаров,​ решивший таким оригинальным способом избежать гибельного этапа на прииски — во что бы то ни стало остаться в лагере хотя бы до следующей медкомиссии...
 +— Ну, что будем делать?​ — обращаясь к лагерному начальству,​ задал вопрос начальник конвоя,​ когда Хайдаров был извлечен из нужника. — Решайте быстрее. Мне этап отправлять надо... Этого говнюка я не возьму в таком виде.
 +— А, ладно! Поезжайте без него, — махнул рукой начальник лагеря
 +— Как это без него?.. Без него не могу. Я принял сто человек,​ все сто и обязан доставить до места. Давайте кого-нибудь другого вместо этого.
 +— Нет другого... Остальные — отсев... Не прошли медицинской комиссии.
 +— Прошли,​ не прошли... Мне плевать на это! Лишь бы по счету сходилось... Давайте любого! Начальник лагеря подозвал к себе начальника УРЧ.
 +— Слушай,​ ступай к отсеву и поищи какого-нибудь контрика — помоложе и поздоровее... И тащи его сюда вместе с формуляром,​ быстро.
 +Начальник УРЧ энергично направился к отсеву,​ прихватив с собой нарядчика.
 +Приблизившись,​ скомандовал:​
 +— Всем встать! Люди поднялись.
 +С брезгливой миной пройдясь по лицу и фигуре каждого,​ начальник подошел ко мне:
 +— По какой причине комиссован?​
 +— Цинга. Вот... зубы шатаются... — я задрал штанину,​ — язвы на ногах.
 +— Фамилия,​ год рождения,​ статья,​ срок?
 +— Жженов Георгий Степанович,​ 1915 год, ОСО, литер «Ш», пять лет, — ответил я, предчувствуя недоброе.
 +Он повернулся к нарядчику:​
 +— Ступай за его формуляром... быстро! И снова ко мне:
 +— Следуй за мной, шпион! Поедешь в санаторий... цингу лечить. Остальным разойтись по баракам!..
 +Так я оказался в этапе на Оротуканские прииски,​ откуда далеко не всем суждено было вернуться живыми.
 +
 +Рассказ Убийство
 +Неделю идет дождь... Идет, не переставая ни на минуту,​ превратив все вокруг в сплошное месиво раскисшей глины.
 +И так же, не переставая ни на минуту,​ работают в забое люди. Все тридцать человек бригады сегодня работают «на урок». «Урок» — единственное приемлемое условие работы,​ признаваемое блатными. Они ненавидят работать от звонка до звонка — только «на урок». Выполнил заданную порцию работ, и ты свободен — кум королю!.. Если не отпустят в зону сразу, по выполнении «урока»,​ можешь до конца смены кантоваться в забое: лежать,​ курить,​ спать, плевать в небо, в общем, делай все, что захочешь...
 +Поэтому сегодня каждый работал с полной отдачей,​ на совесть. Работали «на урок» в одних рубахах,​ а то и вовсе голые по пояс, мокрые... Спешили выполнить и поскорее сняться в лагерь.
 +Наконец прозвучала долгожданная бригадирская команда:​ «Перекур!» Люди бросают инструмент и бегут от дождя под защиту натянутого куска брезента,​ под опрокинутые тачки, кто куда... лишь бы спрятаться...
 +Был в бригаде маленький смешной человек по кличке Тихарь. Вор. Карманник. Оригинал! Всегда жил по своему внутреннему разумению,​ не так, как все. Вот и сейчас:​ все сели отдыхать,​ а он продолжал работать...
 +— Тихарь! Почему не отдыхаешь?​
 +— Я потом! — с улыбкой отвечал Тихарь,​ — Побегаю,​ однако,​ маленько... У меня свой план! Я его недовыполнил еще.
 +— Ну, ладно, выполняй,​ — рассмеялся бригадир.
 +Когда бригада,​ кончив курить,​ снова приступила к работе,​ Тихарь какое-то время еще побегал с тачкой вместе со всеми, а потом, видно, решив, что свой внутренний план он выполнил,​ сел и сам отдохнуть... Закурил.
 +Это не понравилось охраннику,​ с борта забоя наблюдавшему за бригадой.
 +— Почему не работаешь?​ — крикнул он.
 +— Я курю.
 +— Давай работай!.. Вся бригада работает.
 +— Когда бригада отдыхала — я работал,​ — миролюбиво объяснил ему Тихарь. — А теперь я маленько отдыхаю.
 +— Ничего не знаю. Все работают,​ давай и ты работай!
 +Вмешался бригадир. Заступился за Тихаря:​
 +— Ну, чего привязался к человеку,​ — уговаривал он охранника. — Твое дело сторожить нас, а между собой мы как-нибудь и сами разберемся.
 +— А я говорю,​ пускай работает,​ — заупрямился охранник.
 +Тихарь,​ не обращая на охранника внимания,​ продолжал курить.
 +— Ты будешь работать или нет? — Охранник передернул затвор винтовки. ​   Тихарь медленно повернул к нему голову:​
 +— Да пошел ты...
 +— Встать! — осатанело заорал охранник.— Марш в забой! Стрелять буду!
 +И тут Тихаря прорвало. Он психанул. У блатных бывают моменты,​ когда обида, оскорбленность,​ отчаяние рвутся наружу и выражаются в диком исступлении. Они делаются невменяемыми,​ доходят до припадка — бьются головой об стену, режутся... Становятся сумасшедшими,​ и невозможно тогда понять,​ что это — показуха (актерство) или настоящее?​!
 +— Стреляй,​ гад, фашист,​ кусок, стреляй,​ падло, сучий потрох,​ позорник несчастный,​ дерьмо собачье,​ ну?! — Тихарь разорвал на себе рубаху. — Ну что, сука позорная,​ боишься?​.. Стреляй,​ сволочь! — Он пошел грудью на охранника:​ — Стреляй,​ тварь трусливая,​ Гитлера кусок.
 +Охранник взвизгнул,​ вскинул винтовку,​ приложился и почти в упор выстрелил.
 +Отброшенный выстрелом,​ Тихарь нелепо задергался всем телом, упал и забился,​ словно в эпилептическом припадке... Засучил ногами,​ как заводная игрушка. Конвульсии продолжались долго. В конце концов он затих, оскалившись в сторону убийцы.
 +Все, что произошло в эти несколько минут, было дико, нелепо,​ неправдоподобно. Не верилось,​ что валявшееся на земле тело в арестантских тряпках,​ измазанное в грязи и крови, всего несколько минут назад двигалось,​ разговаривало,​ улыбалось,​ было живым человеком...
 +Появилось начальство:​ начальник лагеря,​ младший лейтенант,​ ухарского вида коробейник с казацким чубом из-под фуражки,​ и оперуполномоченный по прозвищу Ворон. В лагерях Оротукана его знали все.
 +— Ну, что тут у вас? — Уполномоченный легко спрыгнул в забой, обошел вокруг труп, внимательно осмотрелся. — Что произошло?​ За что ты его гробанул?​ — обратился он к охраннику.
 +Тот судорожно хватал ртом воздух,​ давился,​ не в силах произнести ни слова от страха.
 +— Чего давишься?​ — Ворон улыбнулся. — Никогда не убивал,​ что ли? В первый раз? Ну, чего молчишь?​
 +Охранник закивал головой.
 +— Привыкай! Не к теще в гости приехал.
 +— Он что... бежать,​ что ли, собрался?​ — подсказал стрелку начальник лагеря.
 +— Он полез на меня... Хотел выскочить из забоя! — обрел наконец дар речи охранник.
 +— Ладно. Все ясно — продолжай службу! Комендант,​ оформляй акт на беглеца. — Уполномоченный двинулся прочь из забоя.
 +И тут произошло то, чего я больше всего боялся с тех пор, как мы очутились на «Верхнем»,​ — Сережа Чаплин не выдержал. Сорвался... Остановить его было уже невозможно — он жег корабли!
 +Резко оттолкнув меня, как бы давая понять,​ чтобы я не смел вмешиваться,​ он вышел вперед.
 +— Прекратите издеваться! — громко и властно сказал он. — Прекратите беззакония! Мы требуем человеческого обращения!
 +Опешив от неожиданности,​ Ворон остановился,​ соображая,​ уж не ослышался ли он, обернулся и, как бы носом учуя свою добычу,​ поманил Сергея к себе:
 +— Ну-ка, ну-ка, подойдите ближе... Так что вы требуете,​ повторите...
 +— Я требую,​ чтобы вы прекратили издевательства,​ прекратили произвол! — Сергей был спокоен. — Только что на глазах у всех конвоир застрелил человека — убил ни за что! Убил зверски и бессмысленно! Вот он, убийца! Мы все — свидетели этого преступления. Этого негодяя следует арестовать и судить,​ дабы неповадно было другим! Вместо этого вы оправдываете его, поощряете безнаказанностью на дальнейший произвол... В лагере во всю свирепствуют цинга, дизентерия. Люди измучены. Вы что, не видите этого? Не видите,​ в чем мы работаем?​ У нас черви завелись в одежде,​ смотрите! — Сергей сунул Ворону под нос свою шапку. Вывернул ее наизнанку:​ — Смотрите,​ любуйтесь! Где трактора с продовольствием?​! Где обмундирование,​ где продукты?​ Утонули на полдороге,​ в ключе. Вы прозевали время. Занимались не тем, чем надо. Колючую проволоку возили вместо муки! Зима еще только начинается,​ а лагерь уже нечем кормить!.. Подумайте об этом. Людей постреливать — дело нехитрое,​ отвечать за них научитесь!
 +— Хватит. В карцер его! — От удара уполномоченного Сергей упал в грязь. Поднявшись,​ выплюнув изо рта кровь, сказал:​
 +— Вот, вот... Только этому вы и научились. Фашисты.
 +Жить ему оставалось считанные дни.
 +
 +Клейменый
 +(недописанный рассказ)
 +
 +Сегодня опять ни свет ни заря ко мне заявился милиционер. На лице у него — все тот же немой вопрос:​ когда уеду? В сердцах запустил в него валенком.
 +— Сколько можно повторять,​— кричу,​— уеду тогда, когда уволят с работы! Повторить?​ Когда уволят с работы,​ понял? И лучше не ходи больше! В следующий раз получишь не валенком,​ а чем-нибудь потяжелее!
 +Милиционер хороший,​ не обижается,​ но и не уходит. Продолжает канючить:​
 +— Войди и в мое положение,​ я — человек подневольный. Меня начальство посылает... Я обязан подчиниться...
 +— Передай своему начальству,​ пусть идут к... к директору киностудии и там требуют моего увольнения! Уволят — ни минуты не останусь в вашем засратом Свердловске,​ пропади он пропадом вместе с тобой!
 +Милиционер,​ потоптавшись еще немного,​ уходит. Но мне от этого не легче: знаю, завтра все повторится. И так уже который месяц...
 +В возникшей ситуации счастливого исхода для себя не вижу. Положение — хуже не придумаешь... Что предпринять?​ Куда податься?​ К кому? Не знаю.
 +Вспомнился Магадан... Лето 45-го. Год моего «освобождения».
 +Только что закончилась Великая Отечественная. Над столицей и в городах-героях еще гремели победные салюты,​ отдаваясь по истерзанной военным лихолетьем стране сполохами радужных надежд. Перемен ждали все... Вся страна.
 +Ждали их и мы, заключенные-контрики,​ давным-давно отсидевшие свои липовые сроки, но задержанные в лагерях каким-то таинственным «особым распоряжением» до окончания войны.
 +Война, слава Богу, кончилась,​ а «особого распоряжения» на освобождение почему-то не последовало... Этому не особенно удивлялись — к произволу властей привыкли. Да и наивно было рассчитывать на великодушие Кремля в политической ситуации,​ складывавшейся на Дальнем Востоке... На горизонте уже зрела новая война с Японией.
 +Вольнонаемные колымчане,​ по разным причинам избежавшие в свое время фронтов Великой Отечественной,​ сейчас откровенно нервничали,​ с тревогой прислушиваясь к новым патриотическим радиопередачам из Москвы.
 +Нервничали и мы. Опасались,​ как бы под этот песенно-патриотический шумок всех нас вообще не шлепнули. А что?! В практике ГУЛАГа этот способ решения проблем не в диковинку — Япония-то рядом... Зачем держать «пятую колонну» в такой близости к противнику?​
 +...В один из тревожных дней 45-го меня неожиданно вызвали в управление магаданского лагеря. Вызов к начальству,​ как правило,​ не предвещал ничего хорошего (ожидаешь радость — пожинаешь горе). Однако многое в жизни нередко происходит вопреки ожиданиям.
 +Начальник культурно-воспитательной части МАГЛАГа Валентина Константиновна Драбкина,​ весьма привлекательная молодая женщина,​ вызвавшая к себе в кабинет,​ поднялась из-за стола мне навстречу,​ с улыбкой протянула руку для рукопожатия и торжественно провозгласила:​
 +— Товарищ Жженов,​ поздравляю! Сегодня ночью (!!!) муж подписал твое освобождение из лагеря! Рада сообщить тебе это.
 +Доброй души человек,​ Валентина Константиновна за время своего начальствования не очерствела в своей должности,​ не разучилась и сама радоваться,​ как ребенок,​ если ей удавалось хоть чем-нибудь помочь заключенному.
 +Сама истинная театралка,​ она симпатизировала и нам, подопечным ей актерам-зекам... Делала много хорошего:​ защищала нас, утешала,​ подбадривала... Своим человеческим участием и сердечностью всячески поддерживала в нас веру в жизнь, в перемены... Сейчас,​ ожидая реакции на свои слова, она откровенно наслаждалась моей растерянностью... Ждала, когда лицо мое, ошарашенное новостью,​ снова примет осмысленное выражение.
 +На Колыме Валентина Константиновна появилась совсем молодой девушкой — в тридцатые годы, когда Ленинский комсомол по наказу своего старшего брата — ЦК ВКП(б) — на все лады соблазнял молодежь «романтикой дальних окраин Родины». Призывал «на комсомольские стройки» Воркуты,​ Печоры,​ Караганды,​ Комсомольска-на-Амуре,​ Колымы...
 +Зазывал девушек разделить «героические будни комсомольцев»,​ в поте лица добывающих стране драгоценные металлы,​ лес, уголь... Звал строить новые города,​ поселки,​ создавать семьи, рожать детей, обживать бескрайние просторы Заполярья...
 +Острый дефицит вольнонаемных кадров испытывали все «комсомольские» стройки века, и особенно — Дальстрой НКВД СССР.
 +Рабовладельческое хозяйство колымского ГУЛАГа,​ жиревшее в те годы от обилия человеческих жертв, привозимых ему на заклание,​ требовало постоянного пополнения вольнонаемными надсмотрщиками всех рангов.
 +В тридцатых годах Колыма стала для страны уникальным поставщиком касситерита,​ золота и других редких металлов. Самым же редким «металлом» всегда являлась женщина... Их катастрофически не хватало. Кроме небольшого процента освободившихся из заключения и пожелавших остаться на Колыме,​ их там не было вовсе.
 +Можно представить себе, как местные мужички обрадовались десанту девушек,​ прибывшему на Колыму не как-нибудь,​ а по доброй воле. Их мгновенно расхватали. Лучшие из «хетагуровок»*,​ самые «фартовые» и молодые,​ как всегда,​ достались начальству.
 +* «Хетагуровками» называли участниц так называемого комсомольского призыва,​ откликнувшихся на «пламенный зов» командирской жены-дальневосточницы Хетагуровой.
 +
 +Так и Валя (не знаю ее девичьей фамилии) стала Валентиной Константиновной Драбкиной,​ женой большого гулаговского начальника. А ее товарка Гридасова и вовсе совершила «головокружительную карьеру»,​ оказавшись супругой самого Ивана Федоровича Никишова — начальника Дальстроя.
 +Могущественные мужья, естественно,​ подыскали для своих молодых жен поле деятельности,​ соответствовавшее их собственному престижу:​ Гридасова стала вскоре начальником всего МАГЛАГа,​ а Валентина Константиновна — ее помощницей по культурно-воспитательной части (начальником КВЧ МАГЛАГа,​ как и положено,​ — рангом ниже). Позже, уже здесь, в Москве,​ после моего возвращения из Дальстроя,​ до меня дошли слухи, что властолюбивая и достаточно сумасбродная Гридасова,​ и при жизни Никишова любившая «пожить весело»,​ постепенно утратила свою власть,​ опустилась,​ в бесконечных пьянках спустила все нажитое на Колыме и, кажется,​ спилась окончательно...
 +А с Валентиной Константиновной Драбкиной я поддерживал письменную и телефонную связь до самой ее смерти. Мне известно,​ что после Дальстроя она окончила Высшую партийную школу в Москве,​ долгое время работала освобожденным парторгом на одном из крупных московских предприятий,​ а после смерти мужа окончательно ушла на пенсию...
 +Тогда, в МАГЛАГе,​ с удовольствием приняв от меня подобающие моменту слова благодарности,​ она зачитала мне документ,​ подписанный ее мужем — полковником Драбкиным,​ начальником УСВИТЛа (Управления Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей).
 +Бумага гласила,​ что за хорошую,​ добросовестную работу на благо Родины и примерное поведение в быту я подлежу,​ в порядке исключения,​ «условно-досрочному освобождению» из лагеря. (Ничего себе — «досрочному»!.. Уже два года, как я пересиживал свой срок!)
 +Через несколько дней мне выдали паспорт. Крутанув на прощание турникет лагерной вахты, я покинул барак Магаданской «транзитки» и оказался за зоной... на воле! С тридцатью годами житейского багажа за спиной и с узелком арестантских шмоток под мышкой.
 +Минута,​ о которой я грезил во сне и наяву все эти семь лет, наступила!
 +В бесконечных мечтах и снах она — эта минута — представлялась мне по-другому... Но так или иначе — меня освободили! Я стал «вольняшкой»!!!
 +Человек недолго бывает доволен своим положением... Уже через несколько месяцев я энергично запросился «на материк»,​ домой, в Питер! К родным и близким,​ в мир любимого кинематографа,​ от которого так несправедливо и так надолго я был отлучен и куда всеми помыслами стремился вернуться.
 +К сожалению,​ мои усилия добиться права на выезд успеха не имели. В те годы уволиться с выездом на материк было непросто,​ особенно бывшим заключенным... Для этого требовались особо веские причины. По существовавшему положению право выезда получали лишь инвалиды и лица, чья профессия не имела применения или вообще отсутствовала в практике Дальстроя. Свое настойчивое желание уехать я пытался обосновать тем, что, поскольку на Колыме не существует киностудий,​ то я, киноартист,​ естественно,​ не могу быть использован по специальности.
 +На это мне было заявлено,​ чтобы я заткнулся и не возникал больше с этим вопросом. Раз я, артист,​ работаю в театре в качестве артиста,​ значит — работаю по специальности. И никаких претензий по этому поводу быть не может.
 +Советской власти с привычными «исполкомами» и прочими бюрократическими институтами на Колыме не существовало;​ жаловаться было некому.
 +Единственным и всевластным хозяином был тогда Дальстрой НКВД СССР во главе с генерал-лейтенантом И.Ф. Никишовым. Генерал творил закон по своему усмотрению и настроению,​ единолично. В его действиях понятие «производственная необходимость» решало все, было выше любого закона.
 +Я был огорчен всем этим, но умные люди, раньше меня прошедшие круги ада и симпатизирующие мне, рассуждали иначе:
 +— Не суйся на материк с 39-й режимной статьей в паспорте,​ горюшка хватишь! Это же — волчий билет! Будут гонять отовсюду,​ как бездомную собаку! А кончится тем, что снова посадят! Ты, небось,​ попрешься не куда-нибудь,​ а в Москву,​ в Питер искать справедливость. Долго ли пришить наивному идиоту,​ бывшему «контрику»,​ «нарушение паспортного режима» или что-нибудь и того хуже?.. Первый же дворник дома, где ты остановишься,​ настучит в милицию! Уезжать с Колымы можно только с чистым паспортом,​ как у всех, кто не сидел в лагере и не подвергался репрессиям... А у тебя паспорт «с повышенной температурой» (39-я статья),​ так что — сиди и не рыпайся! Радуйся,​ что не подох в лагере,​ а выбрался живым! Радуйся,​ что работаешь в театре,​ а не в забое вкалываешь! Что не отлучен от любимой профессии... Война, слава Богу, кончилась,​ радуйся вместе со всеми! Все ждут перемен к лучшему,​ вся страна,​ ждут и надеются,​ — жди и ты! И не торопись,​ не шустри,​ жизни у тебя впереди еще много, ты молод...
 +Честно говоря,​ я не очень внял тогда напутствиям и предостережениям друзей — слишком велика была радость освобождения... а главное — вера! Выстраданная,​ выжившая в испытаниях вера в то, что все страшное уже позади,​ что с окончанием мировой войны неизбежно падет и царство ГУЛАГа. Изменится режим власти в СССР, «империи зла» на земле рухнут и мир встанет наконец на путь Добра и Справедливости...
 +Наивный человек! Я все еще отказывался верить,​ что мировой фашизм — это гидра, чудовище с несколькими головами. Отрубив голову германскому фашизму,​ мир избавился лишь от Гитлера... На шестой части земли, в СССР, выстоял и торжествовал победу над соперником еще более жестокий,​ более человеконенавистнический фашизм — фашизм сталинский,​ коммунистический!
 +Какая, к черту, могла сохраниться вера в разумное,​ справедливое устройство послевоенного мира, когда я к тому времени на собственной шкуре сполна познал,​ что почем в жизни. Ведь жизнь, как любая монета,​ имеет две стороны — лицо и изнанку,​ «орла» и «решку»... Испытание на прочность начинается тогда, когда стороны эти соприкасаются. В моей жизни это случилось на двадцать третьем году, когда судьбе угодно было ткнуть меня носом в самую что ни на есть «изнанку»... Приоткрыть жизнь, как она видна «с черного хода», из «людской»,​ откуда советская действительность виделась в своем настоящем,​ истинном свете, без парадной показухи,​ без лжи и демагогии — непременных спутников любой диктатуры.
 +Из моих тридцати лет семь последних ушло исключительно на борьбу за выживание,​ за право физического существования на этом свете... Да и последующие десять лет мало отличались от семи предыдущих:​ два года мытарств с «подозрительным» паспортом в поисках разрешенного мне места жительства... повторный арест в 1947-м... и опять — тюрьма,​ теперь уже в городе Горьком... Снова камера,​ снова дурацкие допросы,​ через полгода — очередной этап на восток,​ через всю Россию,​ в Красноярский край... Правда,​ на этот раз на допросах не били, а вместо нового срока все то же Особое совещание наградило бессрочной ссылкой на Таймыр,​ в Норильск... Но все это будет в последующие годы, потом... А сейчас,​ в 1945-м, только освободившись,​ я рвался «на материк». Упорно,​ но безрезультатно.
 +Так весь сезон 1945-46 годов я продолжал работать в театре,​ но уже не как заключенный артист — за пайку хлеба, а как «вольняшка»,​ за полноценную зарплату,​ которой по тогдашним ценам хватало на несколько дней в месяц.
 +Неожиданно,​ в конце 1946 года, проблемы с выездом рассосались сами собой. Стоило только рухнуть моим добрым отношениям с директором театра Адолиной,​ и невозможное стало возможным — мне перестали препятствовать в хлопотах об отъезде. Всегда и во всем благоволившая ко мне директриса,​ не желавшая ранее ничего и слышать о моем уходе из театра,​ изменила вдруг свою позицию настолько резко, что сама, первая,​ предложила мне подать заявление об уходе.
 +Как выяснилось,​ виной всему оказался... футбол! Его Величество футбол,​ давняя любовь моя! Непроходящая страсть моей жизни, едва не ставшая профессией.
 +В середине тридцатых в спортивных кругах Ленинграда серьезно заявил о себе футболист по кличке Джон (производное от моей фамилии,​ должно быть...). Играл я в то время за первые команды таких клубов,​ как «Электрик»,​ «Строители»,​ «Промкооперация». Был даже кандидатом в профсоюзную сборную Ленинграда Друзья пророчили мне спортивное будущее.
 +В те годы советский спорт превращался мало-помалу из любительского в профессиональный,​ становился на профессиональные рельсы. Правда,​ на официальном уровне мы еще долго притворялись «любителями».
 +Футболистам за игру стали платить. Если не деньгами,​ то, как сейчас говорят,​ «по бартеру». В клубах появились тренеры. Они учили профессиональной командной игре, следили за режимом,​ требовали от спортсмена стабильной физической формы. Проводились регулярные обязательные сборы, тренировки,​ поездки на игры. Спорт, как и балет, требует от человека полной отдачи себя, всех своих сил и времени. Дарить футболу только свое свободное время — от игры до игры, то есть раз в неделю,​ в воскресенье — стало явно недостаточным. Это, куда ни шло, годилось для любителя,​ но не для профессионала. Вот почему мой дорогой учитель и режиссер Сергей Аполлинариевич Герасимов мне и сказал однажды:​
 +— Ну, Жора, выбирай... или футбол,​ или кино, что-нибудь одно из двух... Совмещение,​ как видишь,​ не получается!
 +Поставить крест на любимой игре, не сожалеть и не мучиться помог тогда НКВД, разлучив меня на ближайшие семнадцать лет не только с футболом,​ но и со свободой вообще. В довершение всех бед, за два дня до ареста — в игре с «Треугольником»,​ игрок по кличке Карандаш нанес мне очень серьезную травму колена (мениск),​ так что в тюрьме «Большого дома», стоя на «конвейере» у следователя,​ я наслаждался зрелищем собственного обезображенного,​ отекшего до слоновьих размеров,​ сочившегося сукровицей,​ искалеченного колена. Я прощался с футболом,​ как мне казалось,​ навсегда. Глядя на сустав,​ который назывался моим коленом,​ я не верил, что когда-нибудь,​ даже в самом далеком будущем,​ если мне суждено остаться в живых, он снова примет нормальный,​ божеский вид.
 +Но... человек непредсказуем:​ на нем, как на собаке,​ все заживает...
 +Сейчас колено при мне и по-прежнему худо-бедно действует,​ если, конечно,​ не пижонить,​ не испытывать его и не перетруждать такими занятиями,​ как футбол или теннис. Теперь я это понимаю. Тогда же, в 45-м, по молодости или легкомыслию,​ решительно не понимал...
 +%%
 +
 +===== Фотоархив =====
 +
 +{{ ::​jjenov002.jpg?​200|}}
 +
 +{{ ::​jjenov003.jpg?​200|}}
 +
 +{{ ::​jjenov004.jpg?​200|}}
 +
 +{{ ::​jjenov005.jpg?​200|}}
 +
 +{{ ::​jjenov006.jpg?​200|}}
 +
 +{{ ::​jjenov007.jpg?​200|}}
 +
 +{{ ::​jjenov008.jpg?​200|}}
 +
 +{{ ::​jjenov009.jpg?​200|}}
 +
 +{{ ::​jjenov011.jpg?​200|}}
 +
 +{{ ::​jjenov012.jpg?​200|}}
 +
 +{{ ::​jjenov013.jpg?​200|}}
 +
 +
 +
 +
 +
  
жженов_георгий_карлович.txt · Последние изменения: 2014/05/22 05:12 — ram3ay